В третьем этаже, в их коридоре, меня что-то как толкнуло. Я
обернулся и, в двадцати шагах или более, увидел выходящую из двери Полину. Она
точно выжидала и высматривала меня и тотчас же к себе поманила.
— Полина Александровна…
— Тише! — предупредила она.
— Представьте себе, — зашептал я, — меня сейчас точно что
толкнуло в бок; оглядываюсь — вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!
— Возьмите это письмо, — заботливо и нахмуренно произнесла
Полина, наверное не расслышав того, что я сказал, — и передайте лично мистеру
Астлею сейчас. Поскорее, прошу вас. Ответа не надо. Он сам…
Она не договорила.
— Мистеру Астлею? — переспросил я в удивлении.
Но Полина уже скрылась в дверь.
— Ага, так у них переписка! — я, разумеется, побежал тотчас
же отыскивать мистера Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом в
воксале, где обегал все залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии,
возвращаясь домой, встретил его случайно, в кавалькаде какие-то англичан и
англичанок, верхом. Я поманил его, остановил и передал ему письмо. Мы не успели
и переглянуться. Но я подозреваю, что мистер Астлей нарочно поскорее пустил
лошадь.
Мучила ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состоянии
духа. Я и удостовериться не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный!
«Друг-то друг, — думал я, — и это ясно (и когда он успел сделаться), но есть ли
тут любовь?» «Конечно, нет», — шептал мне рассудок. Но ведь одного рассудка в
эдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это разъяснить. Дело
неприятно усложнялось.
Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей
комнаты обер-кельнер сообщили мне, что меня требуют, ищут, три раза посылали
наведываться: где я? — просят как можно скорее в номер к генералу. Я был в
самом скверном расположении духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме самого
генерала, Де-Грие и m-lle Blanche, одну, без матери. Мать была решительно
подставная особа, употреблявшаяся только для парада; но когда доходило до
настоящего дела, то m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли та что-нибудь
знала про дела своей названной дочки.
Они втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинета
была заперта, чего никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкие
голоса — дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и бешеный
крик Blanche и жалкий голос генерала, очевидно в чем-то оправдывавшегося. При
появлении моем все они как бы поприудержались и подправились. Де-Грие поправил
волосы и из сердитого лица сделал улыбающееся, — тою скверною,
официально-учтивою, французскою улыбкою, которую я так ненавижу. Убитый и
потерявшийся генерал приосанился, но как-то машинально. Одна только m-lle
Blanche почти не изменила своей сверкающей гневом физиономии и только замолкла,
устремив на меня взор с нетерпеливым ожиданием. Замечу, что она до
невероятности небрежно доселе со мною обходилась, даже не отвечала на мои
поклоны, — просто не примечала меня.
— Алексей Иванович, — начал нежно распекающим тоном генерал,
— позвольте вам объявить, что странно, в высочайшей степени странно… одним
словом, ваши поступки относительно меня и моего семейства… одним словом, в
высочайшей степени странно…
— Eh! ce n'est pas ca, — с досадой и презрением перебил
Де-Грие. (Решительно, он всем заправлял!) — Mon cher monsieur, notre cher
general se trompe
[49]
, — впадая в такой тон (продолжаю его речь по-русски), но
он хотел вам сказать… то есть вас предупредить или, лучше сказать, просить вас
убедительнейше, чтобы вы не губили его, — ну да, не губили! Я употребляю именно
это выражение…
— Но чем же, чем же? — прервал я.
— Помилуйте, вы беретесь быть руководителем (или как это
сказать?) этой старухи, cette pauvre terrible vieille
[50]
, — сбивался сам
Де-Грие, — но ведь она проиграется; она проиграется вся в пух! Вы сами видели,
вы были свидетелем, как она играет! Если она начнет проигрывать, то она уж и не
отойдет от стола, из упрямства, из злости, и все будет играть, все будет
играть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и тогда… тогда…
— И тогда, — подхватил генерал, — тогда вы погубите все
семейство! Я и мое семейство, мы — ее наследники, у ней нет более близкой
родни. Я вам откровенно скажу: дела мои расстроены, крайне расстроены. Вы сами
отчасти знаете… Если она проиграет значительную сумму или даже, пожалуй, все
состояние (о боже!), что тогда будет с ними, с моими детьми! (генерал оглянулся
на Де-Грие) — со мною! (Он поглядел на m-lle Blanche, с презрением от него
отвернувшуюся.) Алексей Иванович, спасите, спасите нас!..
— Да чем же, генерал, скажите, чем я могу… Что я-то тут
значу?
— Откажитесь, откажитесь, бросьте ее!..
— Так другой найдется! — вскричал я.
— Ce n'est pas ca, ce n'est pas ca, — перебил опять Де-Грие,
— que diable! Нет, не покидайте, но по крайней мере усовестите, уговорите,
отвлеките… Ну, наконец, не дайте ей проиграть слишком много, отвлеките ее
как-нибудь.
— Да как я это сделаю? Если бы вы сами взялись за это,
monsieur Де-Грие, — прибавил я как можно наивнее.
Тут я заметил быстрый, огненный, вопросительный взгляд
mademoiselle Blanche на Де-Грие. В лице самого Де-Грие мелькнуло что-то
особенное, что-то откровенное, от чего он не мог удержаться.
— То-то и есть, что она меня не возьмет теперь! — вскричал,
махнув рукой, Де-Грие. — Если б!.. потом…
Де-Грие быстро и значительно поглядел на m-lle Blanche.
— O mon cher monsieur Alexis, soyez si bon
[51]
, — шагнула ко
мне с обворожительною улыбкою сама m-lle Blanche, схватила меня за обе руки и
крепко сжала. Черт возьми! это дьявольское лицо умело в одну секунду меняться.
В это мгновение у ней явилось такое просящее лицо, такое милое, детски
улыбающееся и даже шаловливое; под конец фразы она плутовски мне подмигнула,
тихонько от всех; срезать разом, что ли, меня хотела? И недурно вышло, — только
уж грубо было это, однако, ужасно.
Подскочил за ней и генерал, — именно подскочил:
— Алексей Иванович, простите, что я давеча так с вами начал,
я не то совсем хотел сказать… Я вас прошу, умоляю, в пояс вам кланяюсь
по-русски,
— вы один, один можете нас спасти! Я и m-lle de Cominges вас
умоляем, — вы понимаете, ведь вы понимаете? — умолял он, показывая мне глазами
на m-lle Blanche. Он был очень жалок.
В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара в
дверь; отворили
