Мистер Астлей поспешил по первому зову бабушки. Нимало не
думая и много не говоря, он тотчас же отсчитал ей три тысячи франков под
вексель, который бабушка и подписала. Кончив дело, он откланялся и поспешил
выйти.
— А теперь ступай и ты, Алексей Иванович. Осталось час с
небольшим — хочу прилечь, кости болят. Не взыщи на мне, старой дуре. Теперь уж
не буду молодых обвинять в легкомыслии, да и того несчастного, генерала-то
вашего, тоже грешно мне теперь обвинять. Денег я ему все-таки не дам, как он
хочет, потому — уж совсем он, на мой взгляд, глупехонек, только и я, старая
дура, не умнее его. Подлинно, бог и на старости взыщет и накажет гордыню. Ну,
прощай. Марфуша, подыми меня.
Я, однако, желал проводить бабушку. Кроме того, я был в
каком-то ожидании, я все ждал, что вот-вот сейчас что-то случится. Мне не
сиделось у себя. Я выходил в коридор, даже на минутку вышел побродить по аллее.
Письмо мое к ней было ясно и решительно, а теперешняя катастрофа — уж, конечно,
окончательная. В отеле я услышал об отъезде Де-Грие. Наконец, если она меня и
отвергает, как друга, то, может быть, как слугу не отвергнет. Ведь нужен же я
ей хоть на посылки; да пригожусь, как же иначе!
Ко времени поезда я сбегал на дебаркадер и усадил бабушку.
Они все уселись в особый семейный вагон. «Спасибо тебе, батюшка, за твое
бескорыстное участие, — простилась она со мною, — да передай Прасковье то, о
чем я вчера ей говорила, — я ее буду ждать».
Я пошел домой. Проходя мимо генеральского номера, я встретил
нянюшку и осведомился о генерале. «И, батюшка, ничего», — отвечала та уныло. Я,
однако, зашел, но в дверях кабинета остановился в решительном изумлении. M-lle
Blanche и генерал хохотали о чем-то взапуски. Veuve Cominges сидела тут же на
диване. Генерал был, видимо, без ума от радости, лепетал всякую бессмыслицу и
заливался нервным длинным смехом, от которого все лицо его складывалось в
бесчисленное множество морщинок и куда-то прятались глаза. После я узнал от
самой же Blanche, что она, прогнав князя и узнав о плаче генерала, вздумала его
утешить и зашла к нему на минутку. Но не знал бедный генерал, что в эту минуту
участь его была решена и что Blanche уже начала укладываться, чтоб завтра же, с
первым утренним поездом, лететь в Париж.
Постояв на пороге генеральского кабинета, я раздумал входить
и вышел незамеченный. Поднявшись к себе и отворив дверь, я в полутемноте
заметил вдруг какую-то фигуру, сидевшую на стуле, в углу, у окна. Она не
поднялась при моем появлении. Я быстро подошел, посмотрел и — дух у меня
захватило: это была Полина!
Глава XIV
Я так и вскрикнул.
— Что же? Что же? — странно спрашивала она. Она была бледна
и смотрела мрачно.
— Как что же? Вы? здесь, у меня!
— Если я прихожу, то уж вся прихожу. Это моя привычка. Вы
сейчас это увидите; зажгите свечу.
Я зажег свечку. Она встала, подошла к столу и положила предо
мной распечатанное письмо.
— Прочтите, — велела она
— Это, — это рука Де-Грие! — вскричал я, схватив письмо.
Руки у меня тряслись, и строчки прыгали пред глазами. Я забыл точные выражения
письма, но вот оно — хоть не слово в слово, так, по крайней мере, мысль в
мысль.
«Mademoiselle, — писал Де-Грие, — неблагоприятные
обстоятельства заставляют меня уехать немедленно. Вы, конечно, сами заметили,
что я нарочно избегал окончательного объяснения с вами до тех пор, пока не
разъяснились все обстоятельства. Приезд старой (de la vieille dame) вашей
родственницы и нелепый ее поступок покончили все мои недоумения. Мои
собственные расстроенные дела запрещают мне окончательно питать дальнейшие
сладостные надежды, которыми я позволял себе упиваться некоторое время. Сожалею
о прошедшем, но надеюсь, что в поведении моем вы не отыщете ничего, что
недостойно жантилома и честного человека (gentilhomme et honnete homme
[59]
).
Потеряв почти все мои деньги в долгах на отчиме вашем, я нахожусь в крайней
необходимости воспользоваться тем, что мне остается: я уже дал знать в
Петербург моим друзьям, чтоб немедленно распорядились продажею заложенного мне
имущества; зная, однако же, что легкомысленный отчим ваш растратил ваши
собственные деньги, я решился простить ему пятьдесят тысяч франков и на эту
сумму возвращаю ему часть закладных на его имущество, так что вы поставлены
теперь в возможность воротить все, что потеряли, потребовав с него имение
судебным порядком. Надеюсь, mademoiselle, что при теперешнем состоянии дел мой
поступок будет для вас весьма выгоден. Надеюсь тоже, что этим поступком я
вполне исполняю обязанность человека честного и благородного. Будьте уверены,
что память о вас запечатлена навеки в моем сердце».
— Что же, это все ясно, — сказал я, обращаясь к Полине, —
неужели вы могли ожидать чего-нибудь другого, — прибавил я с негодованием.
— Я ничего не ожидала, — отвечала она, по-видимому спокойно,
но что-то как бы вздрагивало в ее голосе; — я давно все порешила; я читала его
мысли и узнала, что он думает. Он думал, что я ищу… что я буду настаивать… (Она
остановилась и, не договорив, закусила губу и замолчала.) Я нарочно удвоила мое
к нему презрение, — начала она опять, — я ждала, что от него будет? Если б
пришла телеграмма о наследстве, я бы швырнула ему долг этого идиота (отчима) и
прогнала его! Он мне был давно, давно ненавистен. О, это был не тот человек
прежде, тысячу раз не тот, а теперь, а теперь!.. О, с каким бы счастием я
бросила ему теперь, в его подлое лицо, эти пятьдесят тысяч и плюнула бы… и
растерла бы плевок!
— Но бумага, — эта возвращенная им закладная на пятьдесят
тысяч, ведь она у генерала? Возьмите и отдайте Де-Грие.
— О, не то! Не то!..
— Да, правда, правда, не то! Да и к чему генерал теперь
способен? А бабушка? — вдруг вскричал я.
Полина как-то рассеянно и нетерпеливо на меня посмотрела.
— Зачем бабушка? — с досадой проговорила Полина, — я не могу
идти к ней… Да и ни у кого не хочу прощения просить, — прибавила она
раздражительно.
— Что же делать! — вскричал я, — и как, ну как это вы могли
любить Де-Грие! О, подлец, подлец! Ну, хотите, я его убью на дуэли! Где он
теперь?
— Он во Франкфурте и проживет там три дня.
— Одно ваше слово, и я еду, завтра же, с первым поездом! —
проговорил я в каком-то глупом энтузиазме.
Она засмеялась.
— Что же, он скажет еще, пожалуй: сначала возвратите
пятьдесят тысяч франков. Да и за что ему драться?.. Какой это вздор!
— Ну так где же, где же взять эти пятьдесят тысяч франков, —
повторил я, скрежеща зубами, — точно так и возможно было вдруг их поднять на
полу. — Послушайте: мистер Астлей? — спросил я, обращаясь к ней с началом
какой-то странной идеи. У ней глаза засверкали.
