– Ишь ты! Неужели ты настолько страшное что-то придумал? – с веселыми огоньками в глазах спрашивает император.
– В том-то и дело, ваше императорское величество, что наоборот! – Димка пытается подобрать слова. – Скорее изобретенное мною оружие настолько простое, что я удивлен, почему больше никто до такого не додумался. Вот и хочу, чтобы супостаты как можно дольше в своем неведении пребывали.
– Хм… хм… ну ты и загнул! – Император покусывает усы и объявляет: – Мне уже не терпится посмотреть, что ты там еще навыдумывал! Петр Семенович! Распорядитесь, чтобы англичан проводили. Вежливо, но быстро! А ты, купчина, давай тащи свои игрушки!
Англичан заставляют быстро свернуться и покинуть манеж. Последним уходит Максим, косясь на целый штабель ящиков, который успевают натаскать дружинники Димки. Я подхожу к другу и тихонько спрашиваю:
– Ты это про что там с Максимом шептался?
Димка беззаботно машет рукой, но в его глазах вдруг взблескивает азарт торговца:
– Да за полторы тыщи фунтов пулемет ему продал.
– Ты что?!
– А что? – Это ехидное выражение физиономии удачливого купца мне знакомо. Еще по Приднестровью. – Пущай попробует скопировать. Вот мы посмеемся… Пусть хоть на винтики его разберут, повторить все одно не смогут. А жаль. – Димка снова широко улыбается. – Повторили бы – можно считать, что у противника пулеметов нет!
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
Следующим вечером мы с Димычем, Мореттой и всей свитой отправляемся в Мариинку
[204]
. Придворные моей нареченной все уши прожужжали, насколько хорош тенор Фигнер
[205]
, прибывший из Италии. Занятно, вообще-то он русский, да вот в России не прижился, удрал к римлянам, там женился, прославился и вот теперь явился покорять отечество. Между прочим, по петровскому билету
[206]
за выход берет. Нужно взглянуть на это диво…
Дают «Евгения Онегина», Фигнер – Ленский. Ну-с, поглядим…
– Любовь моя, вот кстати: если тебе понравятся голоса – прикажем явиться к тебе, и ты сможешь записать их на свой музыкальный центр.
Моретта суховато кивает. Она не слишком довольна моим вчерашним поведением. Дело в том, что император соизволил милостиво повелеть назначить государственные технические испытания всего представленного Димкой в манеже оружия. Станкачей, ручников, магазинок, револьверов, пистолетов-пулеметов. На предмет поставить их на вооружение. К тому же было принято решение заказать у Димки десяток пулеметов для проверки их в боевых условиях на Дальнем Востоке. Цесаревич с Рукавишниковым постановили это обмыть и обмыли… несколько перестаравшись… Купчина-миллионщик снял целый ресторан, и мы прогуляли до рассвета. Шампанское и водка лились рекой. Димка пригласил цыган и заставлял их по десять раз кряду петь тут же разученного «Мохнатого шмеля». Потом мы хором, притоптывая в такт ногами, исполняли песню советских артиллеристов. Причем никого из присутствующих не смущало то, что артиллеристам отдает приказ какой-то Сталин. А проснувшись сегодня сильно после полудня, мы чересчур качественно (и количественно) похмелились, из-за чего сейчас пребывали в состоянии, близком к вчерашнему. По крайней мере, я уже раза два обнаруживал, что в голос пою: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…», а Димыч мне радостно подтягивает, иногда, правда, сбиваясь на «пионерский» вариант: «Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю сметану! Отдай мне порцию свою…» Кроме того, Рукавишников уже дважды пытался ущипнуть кого-нибудь из фрейлин Моретты, а от признания в любви старшей статс-даме, госпоже Энгельман, его спасло только мое вмешательство. Впрочем, Моретта дуется не сильно: в это замечательное время пьянство не считается таким уж серьезным недостатком. И буквально пять минут тому назад она весело хохотала над моими дурацкими шутками…
Мы рассаживаемся в ложе, и тут же гаснет свет. Люблю я увертюру к «Онегину». Моретта прислушивается к музыке, а сзади нас возбужденно перешептываются господа офицеры и «солнце русской промышленности». Причем иногда шепот становится таким громким, что я не выдерживаю и, повернувшись, внушительно демонстрирую своим друзьям-приятелям кулак. Но вот раздвигается занавес…
Летний вечер, сад в усадьбе Лариных. Татьяна и Ольга поют романс. Ну, что ж: голоса приятные… Появляются крестьяне. Их песни занимают Моретту, которая тут же начинает уточнять: народные это песни или все же детище таланта Чайковского? Я, как могу, выкручиваюсь. Старательно вслушиваюсь, пытаюсь что-то объяснить, но тут у меня за спиной гремит оглушительный раскат хохота. Эт-то еще что такое?!
А вот что. На сцене – приезд жениха Ольги – Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский – в усах и эспаньолке! Интересно узнать, какой придурок так загримировал Фигнера?
– Александр Петрович, – обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, – будьте так любезны, узнайте, какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…
М-да. Похоже, я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось жив останется…
На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал «поклонника Канта и поэта», и мало ему не покажется…
– Г-государь…
О, вот и Гревс явился.
– Ну, и кто там такой умный?
– Государь, а… – Гревс явно не знает, как сказать, – его… в общем, он не в гриме.
– Как это – не в гриме? – обалдело интересуется Димыч.
Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…
Я поворачиваюсь к Моретте:
– Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, – у меня, кажется, родилась неплохая идея! – который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…
За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?
Я останавливаю какого-то человечка:
– Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?
