– Где третий каземат? – спросил Бийо.
– Вот здесь, сударь, но у меня нет ключей.
– Почему?
– Они их у меня отобрали.
– Гражданин, дай мне на время твой топор, – попросил Бийо какого-то участника штурма.
– Бери его насовсем, раз Бастилия взята, он мне больше не нужен.
Бийо схватил топор и бросился вверх по лестнице вслед за тюремщиком, указывавшим ему дорогу.
Тюремщик остановился перед одной из дверей.
– Сюда?
– Да, сюда.
– Человека которого поместили в эту камеру, зовут доктор Жильбер?
– Не знаю.
– Его привезли пять или шесть дней назад?
– Не знаю.
– Ладно, – сказал Бийо, – зато я сейчас это узнаю.
И он начал рубить дверь топором.
Дверь была дубовая, но дуб не мог устоять против ударов могучего фермера.
Не прошло и минуты, как Бийо проделал в двери отверстие, сквозь которое смог осмотреть темницу.
Через зарешеченное окно башни в нее проникал дневной свет, и в этом свете Бийо увидел человека, который стоял, слегка откинувшись назад; в руках он держал оторванный от кровати брус и, судя по всему, был готов дорого продать свою жизнь.
Несмотря на короткую бородку, бледное лицо, коротко остриженные волосы, Бийо узнал пленника. То был доктор Жильбер.
– Доктор! Доктор! – закричал Бийо. – Это вы?
– Кто меня зовет? – спросил пленник.
– Это я, Бийо, ваш друг.
– Вы, Бийо?
– Да, да, это он, это он! Это мы, это мы! – закричали два десятка людей которые, услышав, как Бийо ломает Дверь, остановились на лестничной площадке.
– Кто вы?
– Мы, захватившие Бастилию! Бастилия взята, вы свободны!
– Бастилия взята! Я свободен! – вскричал доктор. И, просунув обе руки в отверстие, прорубленное фермером в двери, он так сильно тряхнул ее, что она едва не соскочила с петель, а большой кусок ее затрещал и отломился.
– Погодите-погодите, – сказал Бийо, понявший, что еще одна атака на дверь подорвет силы и без того чересчур взволнованного узника, – погодите.
И он стал колотить по двери с удвоенной мощью. Сквозь расширившееся отверстие он смог увидеть, что опасения его оправдались: узник, этот новый Самсон, едва не разрушивший Бастилию, рухнул на табуретку, бледный как смерть и неспособный даже поднять деревянный брус, валяющийся рядом.
– Бийо, Бийо! – шептал он.
– Да, да, это я.
– И я, Питу, я тоже здесь, господин доктор; вы ведь помните беднягу Питу, которого вы отвели к тетушке Анжелике. Потерпите, еще немного, и мы освободим вас.
– Но я могу пролезть в эту дыру! – закричал доктор.
– Нет! Нет! – отвечали хором его спасители. – Потерпите!
Все они старались как могли: одни поддевали дверь ломом со стороны стены, другие пытались всунуть рычаг со стороны замка, третьи напирали на дверь крепкими плечами и цепкими руками, так что в конце концов дубовая громада затрещала в последний раз, со стены посыпалась штукатурка, дверь рухнула, и все, кто был в коридоре, ворвались в темницу.
Жильбер очутился в объятиях Питу и Бийо.
К 1789 году Жильбер, юный крестьянин из замка Таверне, Жильбер, которого мы оставили истекающим кровью в пещере на Азорских островах, превратился в мужчину лет тридцати четырех – тридцати пяти, бледного без болезненности, черноволосого, с пристальным и волевым взглядом; взор его никогда не блуждал бесцельно; если доктор не созерцал какой-либо предмет внешнего мира, достойный его внимания, он обращал взор внутрь своей души, отчего выражение его глаз становилось еще более сумрачным и серьезным; нос у него был прямой, за высокомерно приподнятой верхней губой виднелись зубы ослепительной белизны. Одевался доктор обычно просто и строго, словно квакер, однако благодаря безмерной заботе о чистоте платья казался едва ли не щеголем. Роста он был чуть выше среднего и хорошо сложен, что же до его физической силы, то ее источником было напряжение нервов: мы видели, на что мог подвигнуть доктора порыв гнева или восторга.
В тюрьме, где он провел почти неделю, доктор так же тщательно, как и всегда, следил за своей наружностью; лишь отросшая за это время бородка, подчеркивавшая матовый цвет его лица, обличала некоторую небрежность, в которой, впрочем, был повинен не узник, а его тюремщики, не пожелавшие ни дать ему бритву, ни позвать к нему парикмахера.
Пожав руки Бийо и Питу, доктор оглядел людей, заполонивших его темницу, и, словно за этот миг самообладание вновь вернулось к нему, воскликнул:
– Итак, день, предсказанный мною, настал! Спасибо вам, друзья мои, спасибо вечному разуму, охраняющему свободу народов!
И он протянул обе руки своим освободителям, которые, угадав в нем по гордому взгляду и возвышенному тону человека незаурядного, едва осмелились до них дотронуться.
Выйдя из темницы, доктор пошел впереди толпы, опираясь на плечо Бийо; Питу шагал следом за фермером.
В первое мгновение Жильбер отдал дань благодарности дружбе, но уже через несколько минут стало очевидно, какое громадное расстояние отделяет ученого доктора от невежественного фермера, добряка Питу и всех остальных простолюдинов, участвовавших в штурме Бастилии.
На пороге башни Жильбер остановился, ослепленный потоком солнечного света. Скрестив руки на груди и подняв глаза к небу, он воскликнул:
– Привет тебе, прекрасная свобода! Я видел твое рождение на другом краю света, мы старые друзья. Привет тебе, прекрасная свобода!
По улыбке, показавшейся на лице доктора, было в самом деле понятно, что крики народа, опьяненного независимостью, для него не новость.
Помолчав несколько секунд, доктор обратился к Бийо:
– Итак, народ победил деспотизм?
– Да, сударь.
– И вы прибыли сюда, чтобы принять участие в сражении?
– Я прибыл, чтобы освободить вас.
– Вы знали о моем аресте?
– Я узнал о нем сегодня от вашего сына.
– Бедный Себастьен! Вы его видели?
– Видел.
– Он был спокоен?
– Его с трудом удерживали четыре санитара.
– Он болен? У него жар?
– Он рвался в бой вместе с нами.
– Ах, вот как! – воскликнул доктор, и лицо его озарила торжествующая улыбка. Сын не обманул его надежд.
– И что же вы ему сказали? – продолжал свои расспросы доктор.
– Я сказал: раз доктор Жильбер в Бастилии, Бастилию нужно взять. Теперь она взята. Но это еще не все.
– Говорите!
