Покорный слуга Вашего Величества, барон де Неккер».
Неккер не поставил под письмом даты и, запечатав его простой печатью, отдал Жильберу.
– Итак, – сказал он на прощание, – мы с вами виделись в Брюсселе, не правда ли?
– Да, разумеется, более чем правда. Впрочем, завтра утром я дам вам знать о себе.
Барон условленным образом постучал по панно, и на пороге вновь возникла г-жа де Сталь, на этот раз державшая в руке не только ветку гранатового дерева, но и брошюру доктора Жильбера, титульный лист которой она не без кокетства показала автору.
Жильбер простился с г-ном де Неккером, поцеловал руку баронессе, проводившей его до дверей кабинета, и вышел.
Покинув замок, он направился к фиакру, где все – Питу и Бийо на переднем сиденье, кучер на облучке и даже лошади на подгибающихся ногах – крепко спали.
Глава 22.
КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XVI
Свидание Жильбера с г-жой де Сталь и господином де Неккером длилось около полутора часов. Жильбер возвратился в Париж в четверть десятого, приказал везти его прямо на почтовую станцию, нанял там экипаж с лошадьми и, отправив Бийо и Питу отдыхать от трудов праведных в маленькую гостиницу на улице Тиру, где Бийо обычно останавливался во время приездов в Париж, поскакал в Версаль.
Было уже поздно, но Жильбер не обращал на это никакого внимания. Люди его склада испытывают настоятельную потребность в действии. Поездка его могла и не принести пользы, но он предпочитал бесполезную поездку сидению на месте: для иных характеров неизвестность мучительнее самой ужасной реальности.
В Версаль он прибыл в пол-одиннадцатого. Обычно в эту пору здесь все спало глубоким сном, но в тот вечер жители Версаля бодрствовали: до городка и дворца докатились отзвуки той бури, что днем потрясла Париж.
Французские гвардейцы, королевские и швейцарские гвардейцы, перегородив все главные улицы, вели беседы меж собой или с теми гражданами, чья приверженность королю не вызывала сомнения.
Дело в том, что Версаль испокон веков был городом роялистов. Вера в монархию, если не в монарха, в крови у здешних жителей. Живя подле королей и милостями королей, в сени их сокровищ, вечно вдыхая пьянящий аромат белых лилий, видя блеск золототканых одежд и августейшие улыбки, жители мраморно-порфирного Версаля чувствуют и себя немного королями; даже сегодня, когда сквозь замшелые мраморные плиты пробивается трава, когда с деревянных панелей облупляется позолота, когда в парках стоит могильная тишина, Версаль – этот обломок падшей королевской власти, утративший могущество и богатство, не изменяет своему прошлому и стремится сохранить по крайней мере поэзию печальных воспоминаний и очарование меланхолических размышлений.
Итак, в ночь с 14 на 15 июля 1789 года весь Версаль в тревоге ожидал, как примет король Франции оскорбление, нанесенное его короне, пощечину, нанесенную его власти.
Мирабо своим ответом г-ну де Дре-Брезе плюнул королевской власти в лицо.
Народ взятием Бастилии ранил ее в сердце. Тем не менее люди недалекие и близорукие долго не раздумывали. В особенности же для военных, привыкших видеть во всяком событии победу либо поражение грубой силы, дело шло просто-напросто о том, чтобы пойти походом на Париж. Тридцати тысяч человек и двадцати артиллерийских орудий достанет на то, чтобы сбить с парижан спесь и прервать их буйное торжество, – утверждали они.
Никогда еще у короля не было столько советчиков; каждый высказывал свое мнение вслух, на людях. Самые умеренные говорили: «Все очень просто». Нетрудно заметить, что эту формулировку у нас употребляют, как правило, именно тогда, когда все очень сложно.
– Все очень просто, – говорили эти мудрецы, – для начала следует получить от Национального собрания санкцию, в которой оно нам, конечно, не откажет. С недавнего времени позиция его сделалась весьма обнадеживающей для всех французов, оно так же мало заинтересовано в буйстве низов, как и в злоупотреблениях верхов. Собрание объявит четко и ясно, что бунт – преступление, что народу негоже браться за оружие и проливать кровь, если у него есть депутаты, способные поведать королю обо всех его невзгодах, и король, способный вынести справедливый приговор.
Вооруженный декларацией Национального собрания, полученной без большого труда, король не преминет по-отечески, то есть сурово, наказать парижан.
Тогда тучи рассеются, королевская власть возвратит себе первейшее из своих прав, народы вспомнят о том, что их долг – послушание, и все пойдет, как шло от века.
Так рассуждали в большинстве своем завсегдатаи аллей и бульваров.
Однако на площади Оружия и в окрестностях казарм раздавались иные речи.
Там сновали люди пришлые, с умными лицами и загадочным взглядом, кстати и некстати изрекавшие таинственные пророчества, преувеличивавшие и без того грозные новости и проповедовавшие почти не таясь соблазнительные идеи, которые вот уже два месяца волновали Париж и будоражили предместья.
Вокруг этих людей собирались мрачные, агрессивные, возбужденные слушатели, которым ораторы напоминали об их нищете, об их бедах, о грубом презрении к ним монархии. Ораторы эти не скупились на описания народных страданий:
– Народ борется уже восемь столетий, и чего он добился? Ничего. У него нет социальных прав, нет и прав политических; положение его ничем не лучше положения коровы, у которой отбирают теленка, чтобы отвести на бойню, отбирают молоко, чтобы продать на рынке, отбирают жизнь, чтобы получить мясо и кожу. В конце концов монархия под давлением обстоятельств принуждена была пойти на уступки и созвать представителей сословий, но сегодня, когда представители эти собрались в Париже, что делает монархия? Она давит на них, как давила с самого первого дня работы Генеральных штатов. Если Национальное собрание все-таки было создано, то произошло это против воли короля. Так вот: раз наши парижские братья оказали нам такую грозную помощь, подтолкнем Национальное собрание вперед. Каждый его шаг на политическом поприще, где идет сражение, – наша победа; это расширение наших владений, это приумножение нашего богатства, это освящение наших прав. Вперед, граждане! Вперед! Бастилия не что иное, как форпост тирании! Форпост взят, осталось захватить самую крепость.
Иные сборища собирались в укромных уголках, иные говорились там речи. Те, кто их произносил, принадлежали, бесспорно, к высшему сословию, и их белые руки и изысканные манеры выдавали то, что призвано было скрыть простонародное платье.
– Народ! – призывали эти ораторы. – Узнай правду» тебя обманывают и те, кто просят тебя отступить назад, и те, кто толкает тебя вперед. Тебе толкуют о политических и социальных правах, но стал ли ты счастливее с тех пор, как получил право выдвигать депутатов и благодаря их посредничеству участвовать в голосовании? Стал ли ты богаче с тех пор, как представители, избранные тобою, отправились в Париж? Прибавилось ли у тебя хлеба с тех пор, как Национальное собрание принялось издавать декреты? Нет; итак, оставь, брось политику и теории, измышленные книгочеями. Тебе нужны не фразы и максимы, изложенные на бумаге, тебе нужен хлеб и еще раз хлеб; в нем – благополучие твоих детей, спокойствие твоей жены. Кто даст тебе все это? Король решительный, умный, великодушный. Людовик XVI не таков, Людовик XVI попал под каблук жены, бессердечной австриячки. Тебе нужен другой король. Это… Подумай сам; отыщи подле трона того, кто может сделать Францию счастливой, того, кто навлек на себя ненависть королевы именно тем, что портит ей всю игру, кто любит французов и любим ими.
