Роза смотрела на Корнелиуса с улыбкой, но он не видел ее, так как его глаза были обращены к небу.
Он со вздохом продолжал:
– Вы покинули меня, мадемуазель Роза, чтобы получить удовольствие всех четырех времен года. Вы хорошо сделали, я не жалуюсь. Какое я имею право требовать от вас верности?
– Моей верности? – воскликнула Роза, зарыдав и не скрывая больше от Корнелиуса слез, которые катились по ее щекам. – Моей верности! Это я-то была вам не верна!
– Да! – воскликнул Корнелиус. – Разве это верность, когда меня покидают, когда меня оставляют умирать в одиночестве?
– Но разве я не делаю, господин Корнелиус, всего, что может доставить вам удовольствие, выращивая ваш тюльпан?
– Какая горечь в ваших словах, Роза! Вы попрекаете меня единственной чистой радостью, доступной мне в этом мире.
– Я ничем не попрекаю вас, разве только тем глубоким горем, которое я пережила в Бюйтенгофе, когда мне сказали, что вы приговорены к смертной казни.
– Вам не нравится, Роза, моя милая Роза, вам не нравится, что я люблю цветы?
– Нет, не то мне не нравится, что вы любите цветы, господин Корнелиус, но мне очень грустно, что вы их любите больше, чем меня.
– Ах, милая, дорогая, любимая, – воскликнул Корнелиус, – посмотрите, как дрожат мои руки, посмотрите, как бледно мое лицо, послушайте мое сердце, как оно бьется! Да, и все это не потому, что мой тюльпан улыбается и зовет меня. Нет, это потому, что вы улыбаетесь мне, потому что вы склонили ко мне свою голову, потому, что мне кажется, – я не знаю, насколько это верно, – мне кажется, что ваши руки, все время прячась, все же тянутся к моим рукам, что я чувствую за холодом решетки жар ваших прекрасных щек. Роза, любовь моя, раздавите луковичку черного тюльпана, разрушьте надежду на этот цветок, угасите мягкий свет этой девственной, очаровательной мечты, которой я предавался каждый день, – пусть! Не нужно больше цветов в богатых нарядах, полных благородного изящества и божественных причуд! Отнимите у меня все это, вы, цветок, ревнующий к другим цветам, лишите меня всего этого, но не лишайте меня вашего голоса, ваших движений, звука ваших шагов по глухой лестнице, не лишайте меня огня ваших глаз в темном коридоре, уверенности в вашей любви, которая беспрестанно согревает мое сердце. Любите меня, Роза, так как я чувствую, что люблю только вас!
– После черного тюльпана, – вздохнула молодая девушка, теплые, ласковые руки которой прикоснулись, наконец, сквозь решетку к губам Корнелиуса.
– Раньше всего, Роза…
– Должна ли я вам верить?
– Так же, как вы верите в Бога.
– Хорошо. Ведь ваша любовь не обязывает вас ко многому?
– Увы, к очень немногому, Роза, но вас это обязывает.
– Меня? – спросила Роза. – К чему же это меня обязывает?
– Прежде всего, вы не должны выходить замуж.
Она улыбнулась.
– Ах, вот вы какие, – сказала она, – вы – тираны. У вас есть обожаемая красавица, вы думаете, вы мечтаете только о ней; вы приговорены к смерти, и, идя на эшафот, вы ей посвящаете свой последний вздох, и в то же время вы требуете от меня, бедной девушки, чтобы я вам пожертвовала своими мечтами, своими надеждами.
– Но о какой красавице, Роза, вы говорите? – сказал Корнелиус, пытаясь, но безуспешно, найти в своей памяти женщину, на которую Роза могла намекать.
– О прекрасной брюнетке, сударь, о прекрасной брюнетке, с гибким станом и стройными ногами, с горделивой головкой. Я говорю о вашем черном тюльпане.
Корнелиус улыбнулся:
– Прелестная фантазерка, моя милая Роза, не вы ли, не считая вашего влюбленного или моего влюбленного Якоба, не вы ли окружены поклонниками, которые ухаживают за вами? Вы помните, Роза, что вы мне рассказывали о студентах, офицерах и торговцах Гааги? А разве в Левештейне нет ни студентов, ни офицеров, ни торговцев?
– О, конечно, есть, даже много, – ответила Роза.
– И они вам пишут?
– Пишут.
– И теперь, раз вы умеете читать…
И Корнелиус вздохнул, подумав, что это ему, несчастному заключенному, Роза обязана тем, что может прочитывать теперь любовные записки, которые получает.
– Ну, так что же, – сказала Роза, – мне кажется, господин Корнелиус, что, изучая своих поклонников по их запискам, я только следую вашим же наставлениям.
– Как моим наставлениям?
– Да, вашим наставлениям. Вы забыли, – сказала Роза, вздыхая в свою очередь, – вы забыли завещание, написанное вами в Библии Корнеля де Витта. Я его не забыла, так как теперь, когда я научилась читать, я перечитываю его ежедневно, даже два раза в день. Ну, так вот, в нем вы и завещаете мне полюбить и выйти замуж за молодого человека двадцати шести – двадцати восьми лет. Я ищу этого молодого, человека и, так как весь день мне приходится тратить на уход за вашим тюльпаном, то должны же вы предоставить мне для поисков вечер.
– О, Роза, завещание было написано в ожидании смерти, но, милостью судьбы, я остался жив.
– Ну, хорошо, тогда я перестану искать этого прекрасного молодого человека двадцати шести – двадцати восьми лет и буду приходить к вам.
– Приходите, приходите, Роза.
– Да, но при одном условии.
– Оно принимается заранее.
– Если в продолжение первых трех дней не будет разговоров о черном тюльпане.
– Мы о нем больше никогда не будем говорить, Роза, если вы этого потребуете.
– О нет, – сказала девушка, – не нужно требовать невозможного.
И, как бы нечаянно, она приблизила свою бархатную щечку так близко к решетке, что Корнелиус мог дотронуться до нее губами.
Роза в порыве любви тихо вскрикнула и исчезла.
XXI. Вторая луковичка
Ночь была прекрасная, а следующий день еще лучше.
В предыдущие дни тюрьма казалась мрачной, тяжелой, гнетущей. Она всей своей тяжестью давила заключенного. Стены ее были черные, воздух холодный, решетка была такая частая, что еле-еле пропускала свет.
Но, когда Корнелиус проснулся, на железных брусьях решетки играл утренний луч солнца, одни голуби рассекали воздух своими распростертыми крыльями, другие влюбленно ворковали на крыше у еще закрытого окна.
Корнелиус подбежал к окну, распахнул его, и ему показалось, что жизнь, радость, чуть ли не свобода вошли в его мрачную камеру вместе с этим лучом солнца.
Это расцветала любовь, заставляя цвести все кругом; любовь – небесный цветок, еще более сияющий, более ароматный, чем все земные цветы.
