– Но разве у вас нет здесь кареты? – спросила девушка.
– Карета там, у главного входа.
– Нет, – ответила девушка, – я решила, что ваш кучер преданный вам человек, и велела ему ждать вас у потайного выхода.
Братья с умилением переглянулись, и оба их взгляда, преисполненные величайшей благодарности, устремились на девушку.
– Теперь, – сказал великий пенсионарий, – еще вопрос, согласится ли Грифус открыть нам эту дверь.
– О нет, он никогда не согласится на это, – сказала Роза.
– Как же быть?
– Я предвидела его отказ и, пока он разговаривал через тюремное окно с одним из кавалеристов, вытащила из связки ключ.
– И этот ключ у тебя?
– Вот он, господин Ян.
– Дитя мое, – сказал Корнель, – я ничего не могу тебе дать в награду за оказываемую мне услугу, кроме Библии, которую ты найдешь в моей камере: это последний дар честного человека; я надеюсь, он принесет тебе счастье.
– Спасибо, господин Корнель, я никогда с ней не расстанусь, – сказала девушка.
Потом с улыбкой добавила про себя:
– Какое несчастье, что я не умею читать!
– Крики усиливаются, дитя мое, и я думаю, что нам нельзя терять ни минуты, – сказал Ян.
– Идемте же, – и прелестная фрисландка внутренним коридором повела обоих братьев в другой конец тюрьмы.
В сопровождении Розы они спустились по лестнице, ступенек в двенадцать, пересекли маленький дворик с зубчатыми стенами и, открыв ворота под каменным сводом, вышли на пустынную улицу по другую сторону тюрьмы, где их ожидала карета со спущенной подножкой.
– Скорее, скорее, господа! – кричал испуганный кучер. – Вы слышите, как они кричат?
Усадив Корнеля в карету первым, Ян повернулся к девушке.
– Прощай, мое дитя, – сказал он, – все наши слова могли бы только в очень слабой степени выразить нашу благодарность. Надеюсь, что сам Бог вспомнит о том, что ты спасла жизнь двух человек.
Роза почтительно поцеловала протянутую ей великим пенсионарием руку.
– Скорее, скорее, – сказала она, – они, кажется, уже выламывают ворота.
Ян быстро вскочил в карету и крикнул кучеру:
– В Толь-Гек!
Через эту заставу дорога вела в маленький порт Схвенинген, где братьев ожидало небольшое судно.
Две сильных фламандских лошади галопом подхватили карету, унося в ней обоих беглецов.
Роза следила за ними, пока они не завернули за угол.
Затем она вернулась, заперла за собой дверь и бросила ключ в колодец.
Шум, заставивший Розу предположить, что народ взламывает ворота, действительно производила толпа, которая, добившись, чтобы отряд Тилли удалился с площади, ринулась к тюремным воротам.
Хотя тюремщик Грифус, надо ему отдать справедливость, упорно отказывался открыть тюремные ворота, все же ясно было, что, несмотря на свою прочность, они недолго устоят перед напором толпы. В то время как побледневший от страха Грифус размышлял, не лучше ли открыть ворота, чем дать их выломать, он почувствовал, как кто-то осторожно дернул его за платье.
Он обернулся и увидел Розу.
– Ты слышишь, как они беснуются? – сказал он.
– Я так хорошо их слышу, отец, что на вашем месте…
– Ты открыла бы? Ведь так?
– Нет, я дала бы им взломать ворота.
– Но ведь тогда они убьют меня!
– Конечно, если они вас увидят.
– Как же они могут не увидеть меня?
– Спрячьтесь.
– Где?
– В потайной камере.
– А ты, мое дитя?
– Я тоже спущусь туда с вами, отец. Мы там запремся, а когда они уйдут из тюрьмы, выйдем из нашего убежища.
– Черт побери, да ты права! – воскликнул Грифус. – Удивительно, – добавил он, – сколько рассудительности в такой маленькой головке.
Ворота, при общем восторге толпы, начали трещать.
– Скорее, скорее, отец! – воскликнула девушка, открывая маленький люк.
– А как же наши узники? – заметил Грифус.
– Бог их уж как-нибудь спасет, а мне разрешите позаботиться о вас, – сказала девушка.
Грифус последовал за дочерью, и люк захлопнулся над их головой как раз в тот момент, когда сквозь взломанные ворота врывалась толпа.
Камера, куда Роза увела отца, называлась секретной и давала нашим двум героям, которых мы вынуждены сейчас на некоторое время покинуть, верное убежище. О существовании секретной камеры знали только власти. Туда заключали особо важных преступников, когда опасались, как бы из-за них не возник мятеж и их не похитили бы.
Толпа ринулась в тюрьму с криком:
– Смерть изменникам! На виселицу Корнеля де Витта! Смерть! Смерть!
IV. Погромщики
Молодой человек, все так же скрывая свое лицо под широкополой шляпой, все так же опираясь на руку офицера, все так же вытирая свой лоб и губы платком, стоял неподвижно на углу Бюйтенгофской площади, теряясь в тени навеса над запертой лавкой, и смотрел на разъяренную толпу, – на зрелище, которое разыгрывалось перед ним и, казалось, уже близилось к концу.
– Да, – сказал он офицеру, – мне кажется, что вы, ван Декен, были правы: приказ, подписанный господами депутатами, является поистине смертным приговором Корнелю. Вы слышите эту толпу? Похоже, что она действительно очень зла на господ де Виттов.
– Да, – ответил офицер, – такого крика я еще никогда не слыхал.
– Кажется, они уже добрались до камеры нашего узника. Посмотрите-ка на то окно. Ведь это окно камеры, в которой был заключен Корнель?
Действительно, какой-то мужчина ожесточенно выламывал железную решетку в окне камеры Корнеля, которую последний покинул минут десять назад.
– Удрал! Удрал! – кричал мужчина. – Его здесь больше нет!
– Как нет? – спрашивали с улицы те, которые пришли последними и не могли уже попасть в тюрьму, настолько она была переполнена.
– Его нет, его нет! – повторял яростно мужчина. – Его здесь нет, он скрылся!
– Что он сказал? – спросил, побледнев, молодой человек, тот, кого называли высочеством.
– О, монсеньор, то, что он сказал, было бы великим счастьем, если бы только было правдой.
– Да, конечно, это было бы большим счастьем, если бы это было так, – заметил молодой человек. – К несчастью, этого не может быть.
