И она допила вино, причем глаза ее подернулись от удовольствия слезой.
— Так, глядишь, к винишку-то вы и приохотитесь, тетушка Анжелика, — по-прежнему насмешливо заметил аббат.
— Нет, как вы хотите, но уж очень оно крепкое, — проворчала старуха.
Ужин аббата подходил к концу.
— Итак, что за новый скандал сотрясает Израиль?
— Господин аббат! Дочка Бийо только что приехала в дилижансе с ребенком!
— Ага! — пропел аббат. — А я-то думал, что она подбросила его в приют…
— И хорошо бы сделала, — прошипела тетушка Анжелика, — уж во всяком случае, ей не пришлось бы из-за него краснеть!
— По правде говоря, тетушка Анжелика, это все плоды нового воспитания… А зачем она сюда явилась?
— Похоже, хочет повидаться с матерью: она спрашивала у детворы, жива ли еще ее мать.
— А знаете ли вы, тетушка Анжелика, — злорадно проговорил аббат, — что мамаша Бийо забыла исповедаться?
— В том не ее вина, господин аббат, — возразила тетушка Анжелика, — бедняжка уже месяца четыре как лишилась рассудка; а вот в те времена, когда дочь не доставляла ей столько хлопот, это была женщина благочестивая, богобоязненная; приходя в церковь, она всегда брала два стула: на один садилась, на другой ставила ноги.
— А ее муж?! — воскликнул аббат, я глаза его сверкнули злобой. — Гражданин Бийо, взявший Бастилию, сколько стульев брал он?
— Подумать только!.. Не знаю… — растерянно пробормотала тетушка Анжелика. — Кажется, он вовсе не бывал в церкви; зато уж мамаша Бийо…
— Хорошо, хорошо, — замахал на нее руками аббат, — об этом мы поговорим в день ее похорон.
Осенив себя крестным знамением, он прибавил:
— Помолитесь вместе со мною, сестры. Обе Старые девы перекрестились и стали горячо молиться.
Глава 27. ДОЧЬ И МАТЬ
Тем временем Катрин продолжала свой путь. Дойдя до конца улицы, она свернула влево, прошла по улице Лорме, а потом зашагала по тропинке, протоптанной через поле; тропинка вывела ее к Писле.
Печальные воспоминания охватили Катрин, пока она шла к дому.
Увидев мостик, она вспомнила, как прощалась с Изидором, как, лишившись чувств, упала и лежала до тех пор, пока ее не подобрал Питу.
Подходя к ферме, она почувствовала, как у нее сжалось сердце при виде дуплистой ивы, где Изидор оставлял свои письма.
Подойдя еще ближе, она взглянула на окошко, через которое к ней в комнату влез Изидор в ту самую ночь, когда Бийо целился в молодого человека, но, к счастью, не попал.
Наконец, когда Катрин подошла к воротам фермы, она вспомнила, как часто ходила этой хорошо знакомой дорогой в Бурсон, как Изидор приходил к ней…
Не раз ночью сиживала она у окошка, устремив взгляд на дорогу и с замиравшим сердцем поджидая возлюбленного, который появлялся всегда точно в назначенный час; едва она его замечала, как руки ее сами тянулись к нему навстречу!
Теперь он был мертв, а ее руки крепко прижимали к груди его ребенка. И какое дело было ей до того, что люди говорили о ее бесчестье, о ее позоре? Разве такой красивый малыш мог быть для матери бесчестьем или позором?
Она торопливо и безбоязненно вошла на ферму.
Огромный пес залаял при ее появлении, но вдруг, узнав свою молодую хозяйку, подбежал к ней, насколько позволяла цепь, и, радостно заскулив, встал на задние лапы.
На лай собаки на порог вышел какой-то человек посмотреть, в чем дело.
— Мадмуазель Катрин! — вскричал он.
— Папаша Клуи! — воскликнула Катрин.
— Добро пожаловать, мадмуазель, — пригласил старый сторож. — Вас здесь так недоставало…
— Что с матушкой? — спросила Катрин.
— Увы, ни хуже, ни лучше или, вернее сказать, скорее хуже, чем лучше: она прямо тает на глазах, бедняжка!
— Где она?
— В своей комнате.
— Одна?
— Нет, нет! Я бы этого не допустил. Ах, черт возьми! Вы уж меня извините, мадмуазель Катрин, но в отсутствие всех вас я тут немножко похозяйничал! За то время, пока вы жили в моей убогой лачуге, я привык к вам, как к родной: я так любил вас и бедного господина Изидора!
— Вы знаете?.. — смахнув слезы, спросила Катрин.
— Да, да, погиб, сражаясь за королеву, как и господин Жорж… Что ж поделаешь, мадмуазель! Это его ребенок, верно? Оплакивая отца, не забывайте улыбаться сыну.
— Спасибо, папаша Клуи, — поблагодарила Катрин, протянув ему руку. — А матушка?..
— Как я вам сказал, она в своей комнате, за ней присматривает госпожа Клеман, та самая сиделка, которая выходила вас.
— А.., она в сознании, бедная моя матушка? — нерешительно промолвила Катрин.
— Временами вроде как да, — отвечал панаша Клуи, — это когда кто-нибудь произносит ваше имя… Эх, только это и помогало до недавнего времени… Однако вот уж третий день она не подает признаков жизни, даже когда с ней заговаривают о вас.
— Пойдемте, пойдемте к ней, папаша Клуи! — попросила Катрин.
— Входите, мадмуазель, — распахнув дверь в комнату г-жи Бийо, пригласил старый лесничий.
Катрин заглянула в комнату. Ее мать лежала на кровати с занавесками из зеленой саржи, освещаемая трехрожковой лампой, — такие лампы еще и сегодня можно увидеть на старых фермах; как и говорил папаша Клуи, у постели находилась г-жа Клеман.
Она сидела в огромном кресле, погрузившись в состояние полудремоты, свойственной всем сиделкам.
Бедная г-жа Бийо внешне почти не изменилась, только сильно побледнела.
Можно было подумать, что она спит.
— Матушка! Матушка! — бросаясь к кровати, закричала Катрин.
Больная открыла глаза, повернула к Катрин голову; в ее взгляде засветилась мысль; губы шевельнулись, но, кроме отдельных звуков, ничего нельзя было разобрать; она приподняла руку, пытаясь прикосновением помочь почти совершенно угасшим слуху и зрению; однако она так и не успела окончательно прийти в себя: взгляд ее потух, рука безвольно опустилась на голову Катрин, стоявшей на коленях перед ее постелью, и больная снова замерла в неподвижности, на которой ее ненадолго вывел крик дочери.
Отец и мать, оба на пороге смерти, встретили дочь по-разному: папаша Бийо, выйдя из забытья, оттолкнул Катрин; мамаша Бийо, придя в себя, приласкала дочь.
Приезд Катрин вызвал на ферме настоящий переворот.
Все ждали Бийо, а вовсе не его дочь.
Катрин поведала о случившемся с Бийо несчастье и рассказала о том, что в Париже муж так же близок к смерти, как жена — в Писле.
