– Конечно, можно, ведь они все равно ваши, – заметила Амалия.
– О-о, – протянул Брегович. – Видите ли, я считаю, что на самом деле человек проживает не одну жизнь, а несколько. Потому что человек в девять, допустим, лет – не тот же, что в тридцать или в семьдесят. Особенно легко это замечаешь, когда встречаешь кого-то из своего прошлого. Ты-то помнишь этого человека по его прошлой жизни, а он уже изменился и переживает следующую. По природе своей человек – оборотень, но из трусости и упрямства никак не хочет этого признавать. Взгляните хотя бы на меня: я был неважным учеником в школе, потом поэтом, а теперь я – памятник поэту Бреговичу. Если угодно, руины, – добавил он с неожиданно озорной интонацией. – И это обидно, потому что во сне мне порой снятся такие стихи! Но самое ужасное, что когда я просыпаюсь, я не могу вспомнить ни строчки. А ведь это потрясающие стихи, я уверен!
«Нет, человек не так уж меняется, – думала Амалия, глядя на своего собеседника. – Брегович был известным ловеласом, из-за этого, как говорят, он не преуспел ни на какой службе. И у него до сих пор, когда он говорит с женщинами, интонации и мимика ловеласа… пусть даже ему почти сто лет. Уверена, будь я мужчиной, он даже не стал бы тратить на меня время». И у нее снова защемило сердце, когда она подумала, в какой бедности живет этот незаурядный человек.
Однако, стоило Амалии намекнуть, что она хочет сделать для Бреговича что-нибудь, он мягко, но решительно отказался.
– У меня и в мыслях не было вас обидеть, маэстро, – смиренно сказала Амалия. – Может быть, у вас есть какое-нибудь желание, которому я могла бы помочь осуществиться?
– Сударыня, какие в моем возрасте могут быть желания? – пожал плечами старый поэт. – Разве что стать молодым хотя бы на день, но это совершенно невозможно. Или вернуть себе зрение хоть ненадолго, потому что сейчас я едва-едва различаю цвета и формы. На вас ведь синее платье, верно?
– Это костюм, – уточнила Амалия. – Цвета бирюзы.
– Бирюзы! – вздохнул Брегович. – И у вас, конечно, такие же глаза. Вы вошли в эту дверь, словно солнце, и осветили остаток моих дней. Это замечательно. На вас можно смотреть, солнце? – Он сделал вид, что заслоняет глаза рукой.
Амалия метнула взгляд на жену поэта и увидела, что та вся раскраснелась от ревности, хотя и силится делать вид, что все в порядке. Ах, маэстро, маэстро! И вы еще уверяли, что люди меняются!
– Смотрите, конечно, – сказала Амалия с улыбкой. – Но мне бы хотелось все же что-нибудь сделать для вас. Может быть, вы хотите нового попугая?
– Зачем мне новый, когда старый меня порядком утомил? – ворчливо отозвался Брегович. – На нашей улице собирались проложить трамвайные пути, но потом что-то не заладилось. Жена говорит, что так лучше, но я не согласен. Она читает мне газеты, и я вижу, что в мире происходят дивные вещи. Э-лек-три-чес-тво! – выразительно продекламировал он. – А я начинал писать свои стихи при свете лучины. Когда я впервые увидел паровоз, то испугался. А теперь еще появились движущаяся фотография
[27]
и повозки без лошадей. Без лошадей, вы только подумайте! Чудесная, наверное, вещь! Жаль, что я не могу в такой прокатиться.
– Вы имеете в виду автомобили? – спросила Амалия. – Если хотите, я велю подать свой. Мы доедем до собора и вернемся обратно, это займет всего несколько минут.
Брегович изумился:
– У вас есть автомобиль? Настоящий?
На лице его жены читалась неподдельная мука, словно Амалия явилась со своим автомобилем только для того, чтобы похитить у нее горячо любимого мужа.
– Да, маэстро, – подтвердила молодая женщина.
– Однажды я летал на воздушном шаре, – медленно проговорил Брегович. – Автомобиль в девяносто шесть лет, что может быть лучше? Я согласен!
Предложив старому поэту поездку, Амалия сразу забеспокоилась, выдержит ли он ее, но Брегович был настроен решительно. Жена помогла ему выйти из дома и забраться в автомобиль, и лицо ее выразило настоящее облегчение, когда Амалия тоже пригласила ее садиться.
– Благодарю вас, сударыня… Я еще никогда не каталась на таких штуках!
Шофер завел мотор, автомобиль, фыркая и урча, добрался до собора, объехал его кругом и медленно двинулся обратно. Ветер трепал седые волосы поэта, и он улыбался улыбкой счастливого мальчишки.
– Ох, ох! – говорил Брегович, держась за руку жены. – Однако я давно не совершал такой славной прогулки… Да я вообще из дому почти не выхожу.
– Ему тяжело передвигаться, – пояснила жена. – А нанять карету стоит слишком дорого.
Когда Брегович и его жена вышли возле своего дома, Амалия двинулась следом за ними и, улучив момент, передала жене деньги и свою визитную карточку.
– Это от королевы Шарлотты… По ее поручению, – сказала она шепотом, чтобы жена поэта не вздумала отказываться. – Я живу сейчас в Тиволи. Если вам что-нибудь понадобится, только дайте мне знать.
Она прервала поток благодарностей ошеломленной женщины, пожала ей на прощание руку и, не удержавшись, поцеловала Бреговича в высохшую, сморщенную щеку.
– О, да вы не солнце – вы богиня! – воскликнул тот.
В Тиволи Амалия вернулась в отличном расположении духа, которое случается у людей, когда они знают, что сделали важное и нужное дело – и, хотя оно не принесет им ровным счетом никакой прибыли, оно греет душу больше, чем любая успешная коммерческая операция.
Взяв книгу стихов Бреговича, Амалия уселась на скамье в саду. Тотчас же к ней подошел ее любимец, ручной лебедь, и устроился у ее ног.
– Не помешаю, г-госпожа баронесса?
Перед ней стоял князь Михаил, и вид у него, как сразу же отметила наблюдательная Амалия, был растерянный и какой-то неприкаянный. Впрочем, чего еще было ждать от человека, который только что лишился жены.
– Присаживайтесь, ваше высочество, – сказала Амалия, кивая на свободное место рядом с собой. – Вероятно, тенниса сегодня не будет – у меня до сих пор болит нога.
Эта фраза была данью условностям, Амалия произнесла ее, желая избавить князя от необходимости объяснять, почему он сейчас не может играть. Однако левое колено, несколько дней не напоминавшее о себе, обрадовалось и заныло. Моя героиня отметила это с неудовольствием. По правде говоря, она ни капли не верила в материальность мысли, просто полагала, что некоторые ушибы дают о себе знать еще долгое время.
Михаил сел, покосился на ручного лебедя и пробормотал несколько слов о том, какая прекрасная стоит погода. Впрочем, некоторые утверждают, что такая жара очень вредна для земледелия – может случиться неурожай.
– Да, – вежливо подтвердила Амалия, – это было бы весьма прискорбно.
Она собиралась, никому не мешая, почитать в саду стихи, и обстановка сложилась самая поэтическая – рядом пруд, напротив статуя Персея, возле ног белый лебедь, но вот явился самый непоэтичный на свете человек и разрушил гармонию. Невольно Амалия почувствовала досаду. А Михаил меж тем завел речь о том, как ему нелегко приходится и как сложно встретить женщину, которая согласится разделить раздираемое заботами существование наследника иллирийского престола. Вслед за тем он перешел к морганатическим бракам
[28]
и объявил, что ничего против них не имеет и даже наоборот, всячески поддерживает. Ибо сердцу не прикажешь, и так далее.
