— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался Декстер.
— В последний год школьной учебы она и еще одна девица смазали туалетное сиденье их директрисы кремом для бритья.
Какое-то время Декстер молча смотрел на своего начальника штаба, потом сказал:
— Да, это, конечно, тот самый кол, которым мы сможем пронзить ее сердце.
— Простите, сенатор. Мы продолжаем искать.
В итоге, перед самым началом последнего дня посвященных Картрайт слушаний, сенатор Декстер Митчелл обнаружил, что стоит на трамплине для прыжков в воду, а далеко внизу под ним расстилается бассейн, из которого кто-то спустил воду.
— С добрым утром! — легонько постучав по столу ручкой председательского молотка, начал он. — Сенатор Рамос-и-Гуальтапо, можете задавать свидетелю вопросы.
Сильвия послушно задала судье Картрайт вопрос — чисто технический, касающийся применимости пункта Конституции о регулировании торговли.
— Ну что же, сенатор, — начала Пеппер, — как вам известно, в девятьсот восьмидесятых суд разошелся по этому вопросу во мнениях и отменил собственное постановление по делу «Гарсиа против Транспортного управления Сан-Антонио»…
Сильвия с понимающим видом кивала и время от времени злобно поглядывала на Декстера. Декстер же думал: «Я даже в „Соседях мистера Роджерса“ видел эпизоды более агрессивные. Спросила бы уж заодно, по какому рецепту она готовит ананасовый торт».
Выслушав ответ Пеппер, Сильвия произнесла:
— Спасибо, судья Картрайт, у меня больше нет вопросов.
И вот теперь уже точно настал черед Декстера Митчелла. Впоследствии об этом моменте строились догадки самые разные. Все взгляды обратились к сенатору. Обычно он этим ощущением упивался. Но не сегодня.
Даже Терри, его супруга, подруга его студенческих лет, спутница жизни, которой он доверял все тайны своего сердца, любовница, лучший друг и мать его привлекательных детей, даже она сказала ему этим утром над тарелкой измельченных пшеничных хлопьев:
— Надеюсь, ты не собираешься поставить себя в дурацкое положение из-за судьи Картрайт?
Собираешься? Собираешься? Человека с набитым пшеничными хлопьями ртом лишают дара связной речи — и кто? Его собственная жена! «Да, радость моя, — хотелось ему ответить, — занятно, что ты заговорила об этом. Я целую ночь промаялся, „собираясь“ с мыслями о том, как бы мне получше выставить себя на национальном телевидении окончательным идиотом. У тебя никаких идей нет? Может, мне высморкаться в галстук сенатора Тронкмайера? Как по-твоему, это поставит меня в положение достаточно дурацкое? Или лучше завести с ней разговор о праве на равную защиту законом, а в самый разгар его пердынуть так, что и термоядерную бомбу завидки возьмут?»
— По-моему, она великолепна, — продолжала, не отрывая глаз от газеты, Терри.
— Спасибо, что сообщила мне об этом, радость моя.
— Пожалуйста, — ответила, так и не взглянув на него, Терри.
— Судья Картрайт, — начал Декстер Митчелл, слегка наклонясь над столом и глядя Пеппер в лицо. За ее спиной сидел Грейдон Кленнденнинн, походивший сегодня на каменного льва с лестницы публичной библиотеки. Сидел дедушка Пеппер, шериф Джи-Джи. Все эти три дня он, скрестив на груди руки, грозно взирал на членов комитета по судоустройству: «Вот только троньте мою девочку, я вам всем кишки выпущу». Рядом с ним сидела эта его мексиканка. А за ней преподобный Роско. «Интересно у вас получилось с Руби, преподобный… Нет, — одернул себя Декстер. — В это лучше не суйся».
Декстер откашлялся.
— Судья Картрайт, вы… вы, должно быть, сильно удивились, когда президент Вандердамп выдвинул вашу кандидатуру на этот пост.
— Это вопрос, сенатор, или констатация вопиюще самоочевидного факта?
[Смех в зале.]
— Ха-ха, — покивал Декстер, — вы совершенно правы. Да, да, полагаю, что правы. Потому что человек, находящийся в вашем… положении, то есть исполняющий вашу нынешнюю работу, как правило… то есть я хочу сказать…
— Давайте я помогу вам выпутаться, сенатор, — прервала его Пеппер. — Телефонный звонок президента оглушил меня, точно гром с ясного неба. Признаю со всей откровенностью. Но мы ведь, кажется, выяснили это еще в первые пять минут слушаний.
[Смех в зале.]
— Да, да. Вы совершенно правы, судья…
— Для того чтобы напрашиваться на эту работу, — Пеппер прищурилась с лукавством, полный смысл которого был понятен только ей и Декстеру (не считая, разумеется, президента, Грейдона Кленнденнинна и Хейдена Корка), — нужен человек, у которого «кохонес»
[46]
намного больше моих.
И этот момент слушаний по поводу кандидатуры Картрайт также породил в дальнейшем серьезные разнотолки. Многие недоумевали, почему сенатор Митчелл даже не попросил объяснить ему значение слова «кохонес». Он лишь поежился и, слегка заикаясь, сообщил:
— Су-судья, с моей точки зрения, вы проделали, отвечая на вопросы нашего комитета, о-очень серьезную и даже великолепную работу.
Пеппер, не спуская с него бесстрастного взгляда, сказала:
— Вы очень добры, сэр.
— Некоторые из членов комитета, — продолжал Декстер, — хотели бы спросить у вас… задать вам кое-какие вопросы, относительно… э-э… далекого прошлого.
Пеппер прищурилась.
— Однако мы решили, что комитет не будет вдаваться, если можно так выразиться, в эти материи.
И тут лицо Декстера Митчелла изменилось, внезапно и пугающе, озарившись выражением победительного великодушия, — примерно такое же появляется на лице человека, только что надумавшего одним росчерком пера отказаться от всего своего состояния.
— Да, — лучезарно улыбнулся Митчелл. — И если я вправе высказать мое личное мнение, это решение было правильным.
Члены комитета, приоткрыв рты, смотрели на своего председателя.
— Как человек, возглавляющий наш высокий комитет, я целиком и полностью уверен, что никаких достойных результатов мы, вступив на этот путь, получить не смогли бы. Нет, нет. И потому, судья, я рад — действительно, очень рад, — сказать… объявить прямо здесь и сейчас, без дальнейших проволочек, что, согласно коллективному мнению комитета, ваша кандидатура будет, скорее всего…
Декстер выдержал паузу, походившую на повисшего в небе, на восходящих потоках теплого воздуха, яркого бумажного змея.
— …я бы даже сказал, почти наверняка одобрена им.
Легкий трепет радости прокатился по залу, и эфирные волны мгновенно распространили его по всей стране. Страна в этот миг вдохнула и выдохнула, как один человек, огромное счастливое «аааах» понеслось от одного сияющего океана к другому, покрывая попутно рябью поля янтарной пшеницы.
