Сидевшие за круглым столом судьи высказали свои мнения — по старшинству — и голоса их, как водится, разделились: 4–4. И все взоры вновь обратились к самому младшему из судей. Пеппер внутренне застонала. Она представила себя вернувшейся в «Шестой зал» и Пистера, стоящего перед ней в цепях, в ярко-оранжевом тюремном костюме. «Мистер Пистер, согласно решению суда, вас отведут прямо отсюда на место казни…»
— Судья Картрайт? — произнес Деклан.
— Мм… — отозвалась Пеппер.
— За кого вы отдаете ваш голос?
— Я бы, ну… разделила его между обеими сторонами, — ответила она. — Истец очевидным образом намеревался обокрасть…
— Речь идет не об этом, — перебил ее Харо.
— А должна была бы идти, — сказала Пеппер. — С другой стороны, и признаки дискриминации просто-напросто бросаются в глаза… И все-таки…
Тиканье стоявших в углу зала старинных часов казалось ей ударами отбивающего полдень Биг-Бена.
— Монетки ни у кого не найдется? — спросила она.
— Виноват? — произнес Деклан.
— Орел — он выиграл, решка — проиграл.
— Весьма передовой способ истолкования Конституции, — пробормотал судья Готбаум.
— Ну хорошо, — сказала Пеппер. — В таком случае нанесем удар от имени мусульманок, притворяющихся магазинными воришками. Я голосую за Пистера.
Когда судьи расходились, до Пеппер донесся рассчитанно звучный голос Сантамарии, говорившего Якоби: «Будем молиться о том, чтобы в ближайшие тридцать, скажем, лет нам никаких критически важных дел рассматривать не пришлось». Харо с чрезвычайно обиженным видом проследовал за Декланом в его кабинет.
В тот же вечер Деклан, обедавший с Пеппер в итальянском ресторане, сказал ей:
— Харо рвет и мечет по поводу расследования ФБР. «Громилы в сапогах», «штурмовики». Слушая его, можно подумать, что я возродил порядки Третьего рейха. По мне же, суд каким либеральным был, таким и остался.
— Я всегда подозревала в вас тайного фашиста, — ответила Пеппер, поддевая вилкой кусочек linguine alla vongole.
[89]
— Послушайте, если все так страдают, отмените расследование. Пусть все останется как есть, шеф.
— Я не могу этого сделать, — ответил Деклан. — Передача в газету сведений о предстоящем решении суда переходит все границы дозволенного. Тем более когда она производится кем-то из людей, работающих в самом суде. И кстати сказать, сделано это было для того, чтобы поставить в неприятное положение вас.
— Я же не прошу о защите, — ответила Пеппер. — Я девушка взрослая. У меня есть пистолет. И я умею им пользоваться.
— Речь идет не о вашей защите, — серьезно ответил он.
Пеппер отпила кьянти.
— А что касается неприятного положения, я о нем уже и забыла. По другую сторону стены унижения лежит свобода.
Деклан округлил глаза:
— Халиль Джебран или надпись на магнитике для холодильника?
По-настоящему — и с близкого расстояния — Пеппер смогла разглядеть стену унижения несколько дней спустя, когда в «Вашингтон пост», в колонке «Из надежных источников» появилось следующее:
Прямые контакты. Член Верховного суда Пеппер Картрайт и его председатель Хардвизер уютно отобедали тет-а-тет в «Силе прецедента». Как сообщает наш источник, судьи пришли к полному согласию по обсуждавшимся ими важным юридическим вопросам и несколько раз даже жали друг другу руки. Oyez, oyez! И та и другой в настоящее время переживают развод. Если дела об этих разводах предстанут перед высоким судом, мы можем ожидать голосования со счетом 2:0…
Через несколько часов на сотнях веб-сайтов и юридических блогов уже кишмя кишели рассуждения о том, можно ли ожидать от влюбленной парочки членов Верховного суда независимых суждений. Негодование, призывы к импичменту, оскорбление достоинства суда…
Под вечер в дверь кабинета Пеппер постучался Криспус.
— Я, конечно, помню, что попросил вас сказать председателю пару дружеских слов, — начал он. — Но, видит Бог…
— Ой, замолчите, — ответила Пеппер.
— Я сказал бы, — продолжал, усаживаясь в кресло, Криспус, — что выглядит он в последнее время намного спокойнее. И мятой уже не так пахнет. Примите мои поздравления. Вам удалось спасти истерзанную душу. Вы никогда не думали о карьере консультанта по решению личных проблем?
— Похоже, с ними я справляюсь лучше, чем с конституционными законами, — сказала Пеппер.
Криспус выпятил губы:
— Раз уж вы заговорили о законах…
— Давайте, давайте, — разрешила Пеппер.
— Ваше голосование по «Пистеру»? Если честно, судья Картрайт, создается впечатление, что вы лишились рассудка. Или он покинул вас по собственному почину?
— Точно так же проголосовали еще четверо судей.
— В этом и состояла основная причина? Большинство есть последнее прибежище негодяя. Ваш бедный дедушка-шериф, надо полагать, вертится по ночам с боку на бок. Хоть он еще и не лежит в гробу.
— Вы пришли сюда, чтобы начистить мне рыло?
— Какой изысканный словарь. Вам известны сочинения мистера Уильяма Шекспира?
— Меня назвали в честь одной из его героинь.
— Пеппер? Я что-то не припоминаю в каноне барда никаких Пеппер.
— Пердита. Ну-ка посмотрим, хорошо ли вы сами знаете Шекспира.
— «Зимняя сказка».
— Два очка. Очень неплохо.
— Я-то, собственно говоря, имел в виду Полония.
[90]
— Позвольте догадаться. «Будь верен самому себе».
[91]
Ужас как оригинально.
— Боже, какие мы нынче запальчивые. Мы, случайно, не провели эту ночь на ложе из кактусов? А я-то полагал — любовь смягчает душу.
— При чем тут любовь? Мы просто пообедали вдвоем.
— Я попытался, о Злобная Ведьма Дикого Запада, прояснить для вас нечто такое, в чем вы и сами готовы себе признаться, но с чем, будучи законницей, никак не можете согласиться, а именно: принимая ваши сверхзаконные решения, вы стараетесь вести себя как член Верховного суда, вместо того чтобы руководствоваться присущим вам здравым смыслом. Вы были очень приличным судьей — в то время, когда стояли, расставив, подобно колоссу, ноги, посреди бескрайней бросовой земли юриспруденции. В «Шестом зале» ваши решения по крайней мере отличались отвагой.
