Малыш согнулся над оранжевым рулем и принялся изображать пилота истребителя – вероятно, одного из тех, кто участвовал в Большой второй, – ведущего отчаянный бой с врагом. «Дьюс»-купе мотало от одного края автострады к другому: петли, нырки, бочки в исполнении Малыша сменяли друг друга.
– Ни-и-и-и-и-й-й-й-я-а-а-а-а-а-х-х… их-их-их-их-их-их-их… тах-тах-тах… получай, фриц… Капитан! Бандиты прямо по курсу! Наводи на них пушку, ты, гребаный недоумок… тах… тах… тах-тах-тах. Они сбиты, сэр! Горизонт чист… Ур-р-ра-а-а-а! Садимся, парни! УР-Р-Р-РА-А-А!
Пока он изображал бой, его лицо оставалось совершенно бесстрастным, ни единый щедро смазанный бриолином волосок не сдвинулся с места. Затем он вернул автомобиль на положенную полосу движения и погнал дальше. Сердце Мусорного Бака гулко билось в груди. Пленка пота покрывала все тело. Он пил пиво. Ему хотелось отлить.
– Но меня он не испугал, – заявил Малыш, словно разговор и не прерывался. – Черт, нет. Он крутой, но Малыш справлялся и с теми, кто круче. Первым делом затыкал им рот, потом затыкал их совсем, как говорил Босс. Ты веришь в эту брень-хрень?
– Конечно, – кивнул Мусорник.
– Ты согласен с Боссом?
– Конечно. – Он понятия не имел, кто этот Босс.
– Тебе лучше, твою мать, не спорить с Боссом. Слышь, хочешь знать, что я собираюсь сделать?
– Ехать на запад? – спросил Мусорный Бак. Вроде бы такое предположение ничем ему не грозило.
На лице Малыша отразилось нетерпение.
– После приезда туда, понял? После. Знаешь, что я собираюсь сделать?
– Нет. Что?
– Залягу на дно. На некоторое время. Можешь ты понять эту брень-хрень?
– Конечно.
– Молодец. Не говори мне, я, твою мать, скажу тебе. Буду просто следить. Следить за большим человеком. Потом…
Малыш замолчал, задумавшись, навис над оранжевым рулем.
– Что потом? – осторожно спросил Мусорный Бак.
– Потом прикончу его. Отправлю в ящик. Пусть пасется на «Кадиллаковом ранчо»
[145]
. Ты мне веришь?
– Да, конечно.
– Я займу его место, – уверенно продолжал Малыш. – Возьму власть, а его оставлю на «Кадиллаковом ранчо». Держись меня, Мусорный Бак, или как там ты себя называешь. Мы не будем есть свинину и бобы. Мы съедим столько курятины, сколько еще никто не ел.
«Дьюс»-купе мчался по автостраде, нарисованные языки пламени вырывались из выхлопной трубы. Мусорный Бак сидел на пассажирском сиденье, с банкой теплого пива на коленях и тревогой в душе.
Утром пятого августа, перед самым рассветом, Мусорный Бак вошел в Сиболу, известную также как Вегас. Где-то на последних пяти милях он потерял один кед, и когда шагал по съезду с автострады, его шаги напоминали шлеп-БАМ, шлеп-БАМ, шлеп-БАМ. Или удары об асфальт спущенной покрышки.
Он едва держался на ногах, но испытывал легкое удивление, проходя мимо огромного количества застывших автомобилей. Хватало и мертвецов, причем практически всех успели отведать стервятники. Он пришел. Он в Сиболе. Ему устроили испытание, и он его выдержал.
Он увидел сотню ночных клубов, где обычно играли кантри, вывески «БЕСПЛАТНЫЕ АВТОМАТЫ», другие вывески («КОЛОКОЛЬЧИК – ЧАСОВНЯ БРАКОСОЧЕТАНИЙ», «БРАКОСОЧЕТАНИЕ ЗА 60 СЕКУНД – И НА ВСЮ ЖИЗНЬ!»). Он увидел «роллс-ройс» модели «серебряный призрак», который наполовину въехал в витрину книжного магазина для взрослых. Он увидел голую женщину, которая висела на столбе головой вниз. Он увидел две страницы «Лас-Вегас сан», которые тащил и переворачивал ветер. Заголовок появлялся и исчезал, появлялся и исчезал: «ЭПИДЕМИЯ РАЗРАСТАЕТСЯ, ВАШИНГТОН МОЛЧИТ». Он увидел огромный рекламный щит с надписью: «НИЛ ДАЙМОНД! ОТЕЛЬ «АМЕРИКАНА» 15 ИЮЛЯ – 30 АВГУСТА!» Кто-то написал: «УМРИ, ЛАС-ВЕГАС, ЗА СВОИ ГРЕХИ!» – на витрине ювелирного магазина, который, похоже, специализировался на обручальных кольцах. Он увидел перевернутый рояль, лежащий на мостовой, как сдохшая деревянная лошадь. На все эти чудеса Мусорный Бак взирал широко раскрытыми глазами.
Он шел дальше, и ему начали попадаться другие вывески, неон которых впервые за долгие годы погас этим летом. «Фламинго». «Минт». «Дюны». «Сахара». «Стеклянная туфелька». «Империал». Но где люди? Где вода?
Едва осознавая, что делает, позволяя ногам самим выбирать дорогу, Мусорный Бак свернул в сторону. Его голова упала, подбородок уткнулся в грудь. Он дремал на ходу. И, споткнувшись о бордюрный камень, упал лицом вниз и расквасил нос. А когда поднял голову и увидел, где находится, едва поверил своим глазам. Кровь бежала из носа на порванную синюю рубашку. Он словно все еще дремал и видел сон.
Высокое белое здание выделялось на фоне синего неба, монолит в пустыне, игла, монумент, не менее величественное, чем Сфинкс или Великая пирамида. Окна на восточной стороне отражали яростный свет восходящего солнца. Перед этим белым сооружением по обеим сторонам ведущей к нему дороги сверкали две гигантские золотые пирамиды. Над козырьком крепился огромный бронзовый медальон с барельефом, изображающим голову ревущего льва.
Над медальоном, тоже в бронзе, красовалось название отеля, безыскусное, но легендарное: «МГМ-Гранд-отель».
Однако взгляд Мусорного Бака приковало то, что находилось на заросшем травой квадрате между автомобильной стоянкой и входом. Он смотрел во все глаза, его сотрясала оргазмическая дрожь, и в течение нескольких секунд он, не в силах подняться, мог лишь опираться на окровавленные руки, между которыми ветер таскал по тротуару конец бинта. Его выцветшие синие глаза, наполовину ослепшие от яркого солнца, уставились на фонтан. С губ начал срываться протяжный тихий стон.
Фонтан работал. Великолепная конструкция из камня и слоновой кости, инкрустированная золотом. Цветные огни подсвечивали струи, вода из пурпурной становилась желто-оранжевой, потом красной, потом зеленой и с громким плеском падала в бассейн.
– Сибола, – прошептал Мусорный Бак, из последних сил поднимаясь на ноги. Разбитый нос по-прежнему кровоточил.
Он поплелся к фонтану. Ускорил шаг, перешел на бег, полетел как ветер. Ободранные колени поднимались чуть ли не к самой шее. Из его груди начало рваться слово, длинное слово, напоминающее взмывающий к небу бумажный транспарант. Заслышав это слово, люди подходили к окнам высоко над землей (и кто видел этих людей? Может, Бог, может, дьявол, но точно не Мусорный Бак). Слово становилось все громче и пронзительнее, разрасталось по мере приближения Мусорного Бака к фонтану:
– СИ-И-И-И-БОЛА-А-А-А-А-А-А-А-А!
Последняя «А-А-А-А» тянулась и тянулась, вобрав в себя все наслаждение, которое испытали все жившие на Земле люди, и оборвалась, лишь когда Мусорный Бак ударился о высокий, по грудь, бортик фонтана и перевалился через него в купель невероятной прохлады и благодати. Он почувствовал, как поры его тела открылись, будто миллион ртов, и принялись засасывать воду, словно губка. Он закричал. Опустил голову, втянул в себя воду, выплюнул, одновременно чихнув и закашлявшись, отчего кровь, и вода, и сопли разбрызгались по бортику. Наклонил голову и начал пить, как корова.
