Ларри бросил взгляд на кухню, однако Люси вышла во двор и говорила с Джейн Ховингтон, живущей в соседнем доме.
– Ты думаешь, он хочет добраться до нас? – сказал Ларри, понизив голос. – Не самая приятная мысль перед обедом. Аппетита не прибавляет.
– Ларри, я сам ни в чем не уверен. Но матушка Абагейл говорит, что ничего не закончится, так или иначе, пока он не разберется с нами или мы не разберемся с ним.
– Я надеюсь, она говорит это не всем. Иначе люди рванут в гребаную Австралию.
– Вроде бы секреты не по тебе.
– Да, но это… – Ларри замолчал. Стью продолжал добродушно улыбаться, и он улыбнулся в ответ, однако как-то кисло. – Ладно. Твоя правда. Мы все обговариваем и держим рты на замке.
– Отлично. Увидимся в семь.
Они вместе пошли к двери.
– Поблагодари Люси за приглашение поужинать, – сказал Стью. – Мы с Фрэнни очень скоро найдем ей дело.
– Отлично, – кивнул Ларри, а когда Стью уже взялся за ручку, вдруг воскликнул: – Эй!
Стью вопросительно посмотрел на него.
– Есть один мальчик, – медленно произнес Ларри, – он пришел с нами из Мэна. Его зовут Лео Рокуэй. У него проблемы. Люси и я в каком-то смысле делим его с женщиной, которую зовут Надин Кросс. Надин и сама со странностями, ты знаешь?
Стью кивнул. В городе говорили о той непонятной сцене, что разыгралась между матушкой Абагейл и этой Кросс, когда Ларри привел свою группу.
– Надин заботилась о Лео, пока не появился я. Лео в каком-то смысле видит людей насквозь. И не он единственный. Возможно, такие люди существовали всегда, но после гриппа их стало чуть больше. Лео… он не захотел войти в дом Гарольда. Не захотел остаться даже на лужайке. Это… немного странно, да?
– Да, – согласился Стью.
Еще несколько секунд они задумчиво смотрели друг на друга, а потом Стью отправился домой ужинать. За столом Фрэн занимали собственные мысли, поэтому они особо не разговаривали. А когда она укладывала последние тарелки в ведро с теплой водой, начали прибывать члены организационного комитета Свободной зоны Боулдера.
Когда Стью ушел к Ларри, Фрэн поспешила наверх, в спальню. Там в стенном шкафу лежал спальник, с которым она проехала всю страну. В нем, в маленьком мешочке на молнии, Фрэн держала личные вещи. Большинство из них теперь валялись по всей квартире, которую она делила со Стью, но некоторые еще не нашли своего постоянного места, а потому оставались на дне спальника. Несколько флаконов очищающего крема (после смерти отца и матери она начала вдруг покрываться прыщами, но это прошло), пачка мини-прокладок «Стейфри» на случай менструации (она слышала, что иногда с беременными такое случается), две коробки из-под дешевых сигар, одна с надписью «ЭТО МАЛЬЧИК», другая – «ЭТО ДЕВОЧКА». Во второй лежал ее дневник.
Фрэн вытащила его и задумчиво осмотрела. После приезда в Боулдер она сделала восемь или девять записей, по большей части коротких, буквально в несколько строк. Желание писать пришло и ушло вместе с дорогой. «Эти записи – как послед», – с легкой грустью подумала она. За последние четыре дня она вообще ничего не записывала и подозревала, что со временем забыла бы о дневнике, хотя изначально собиралась вести его, пока жизнь немного не наладится. Для ребенка. Но теперь, однако, дневник снова не шел у Фрэнни из головы.
Так ведут себя люди, когда обращаются к религии или прочитывают что-то такое, что изменяет их жизнь… а может, перехваченные любовные письма…
Внезапно ей показалось что дневник разом потяжелел, и чтобы открыть его, придется приложить столько усилий, что на лбу выступит пот, и… и…
Она резко оглянулась, с гулко бьющимся сердцем. Что это было за шевеление?
Наверное, зашуршала мышь где-то за стеной, ничего больше. А скорее всего ей это почудилось. Не было причины – никакой причины – внезапно подумать о человеке в черном одеянии, человеке с перекрученной вешалкой-плечиками. Ее ребенок жив и в безопасности, и это всего лишь дневник, и потом нет никакой возможности установить, читал ли его кто-нибудь посторонний, и даже если такой способ есть, не найдется никаких доказательств того, что ее дневник читал именно Гарольд Лаудер.
Тем не менее она открыла дневник и начала медленно его пролистывать, вспоминая недавнее прошлое, которое вспыхивало в голове черно-белыми любительскими кадрами. Кино, снятое разумом.
Этим вечером мы восхищались ими, и Гарольд говорил и говорил о цвете, и текстуре, и тоне, а Стью мне сдержанно подмигнул. И я, злая, подмигнула ему…
Гарольд будет возражать, исходя из общих принципов. Черт побери, Гарольд, повзрослей!
…и я видела, что он готов разразиться одним из фирменных остроумных комментариев Гарольда Лаудера…
(Господи, зачем ты все это записывала? С какой целью?)
Что ж, вы знаете Гарольда… его бахвальство… его пафосные слова и заявления… не уверенный в себе маленький мальчик…
Все это из записи двенадцатого июля. Поморщившись, она перевернула эту страницу, потом следующие, торопясь дойти до конца. Глаза выхватывали фразы, которые били, как пощечины: В любом случае на этот раз, для разнообразия, Гарольд пах чистотой… Этим вечером дыхание Гарольда отпугнуло бы и дракона… И еще одна, почти пророческая: Гарольд копит обиды точно так же, как раньше вроде бы копили сокровища пираты. Но с какой целью? Чтобы подпитывать собственные чувства тайного превосходства и жалости к себе? Или чтобы потом за все расплатиться?
Ох, он составляет список… и дважды проверяет его… он выяснит… кто у нас плохой, кто хороший…
Потом, первого августа, всего двумя неделями ранее. Запись в самом низу страницы: Вчера ничего не записывала. Была слишком счастлива. Испытывала ли я когда-нибудь такое счастье? Думаю, что нет. Мы со Стью вместе. Мы…
Конец страницы. Новая начиналась словами: …дважды занимались любовью. Но она лишь скользнула по ним взглядом, потому что ее внимание привлекло другое место, ближе к середине, там, где шли пространные рассуждения о материнском инстинкте. На мгновение Фрэнни замерла, не в силах отвести глаза от темного, грязного отпечатка большого пальца.
Мелькнула дикая мысль: «Я ехала на мотоцикле целый день, каждый день. Конечно, всегда старалась помыться, но руки пачкаются и…»
Фрэнни вытянула руку и не удивилась, увидев, что ее сотрясает дрожь. Приложила большой палец к пятну. Отпечаток был значительно больше.
«Вполне естественно, – сказала она себе. – Когда ты что-то размазываешь, пятно увеличивается в размерах, расплывается. Обычное дело такое…»
Но этот отпечаток большого пальца не расплылся. Фрэнни четко видела все линии, и петли, и завитушки.
И след на бумаге оставили не жир и не машинное масло, не стоило себя обманывать.
Лист измазали шоколадом.
