У Глена отвисла челюсть.
– Это правда или слова лжеца? – спросила матушка Абагейл.
– Я не знаю, правда это или нет, но слова мои. – Голос Глена дрожал.
– Веруйте. Все вы, веруйте. Ларри… Ральф… Стью… Глен… Фрэнни. Ты особенно, Фрэнни. Веруйте… и повинуйтесь слову Божьему.
– Разве у нас есть выбор? – с горечью спросил Ларри.
Матушка Абагейл повернулась, чтобы в изумлении посмотреть на него.
– Выбор? Выбор есть всегда. Таков путь Господа. У вас по-прежнему свободная воля. Поступайте, как вы того пожелаете. Никто не заковывает вас в кандалы. Но… Бог хочет от вас этого.
Вновь наступила тишина, опять комнату словно засыпало глубоким снегом. Наконец заговорил Ральф:
– В Библии сказано, что Давид справился с Голиафом. Я пойду, если ты говоришь, что так надо, матушка.
Она взяла его руку.
– И я, – поддержал его Ларри. – Я тоже. Хорошо. – Он вздохнул и прижал руки ко лбу, словно у него разболелась голова. Глен открыл рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем успел произнести хоть слово, из угла донесся тяжелый, усталый вздох и глухой удар.
Люси, о присутствии которой все забыли, лишилась чувств.
Заря коснулась края мира.
Они сидели за столом на кухне Ларри, пили кофе. Часы показывали без десяти пять, когда в дверном проеме, за которым начинался коридор, появилась Фрэн. Ее лицо опухло от слез, но при ходьбе она больше не хромала. Полностью исцелилась.
– Думаю, она уходит.
Они все пошли к старой женщине, рука Ларри обнимала Люси.
Матушка Абагейл дышала хрипло и тяжело, совсем как жертва «супергриппа». Они молча сгрудились вокруг кровати, в благоговейном трепете и страхе. Ральф не сомневался, что в самом конце что-то должно случиться и Господь явит пред ними чудо. То ли тело матушки Абагейл исчезнет во вспышке света, то ли ее душа, обратившись в сияние, покинет дом через окно и вознесется на небо.
Но матушка Абагейл просто умерла.
Сделала окончательный вдох, последний из миллионов. Втянула в себя воздух, задержала в груди, наконец выпустила. И ее грудь застыла.
– Она ушла, – пробормотал Стью.
– Да благословит Господь ее душу. – Ральф больше не боялся. Он скрестил руки матушки Абагейл на ее впалой груди, и его слезы падали на них.
– Я пойду! – внезапно вырвалось у Глена. – Она права. Белая магия. Это все, что осталось.
– Стью, – прошептала Фрэнни. – Пожалуйста, Стью, скажи «нет».
Они посмотрели на него – они все.
Теперь вести должен ты, Стюарт.
Он думал об Арнетте, о старом автомобиле с Чарльзом Д. Кэмпионом и грузом смерти, сшибающем заправочные колонки Билла Хэпскомба, как ящик Пандоры на колесах. Он думал о Деннинджере и Дитце, о том, как начал ассоциировать их с врачами, которые лгали, и лгали, и лгали ему и его жене о ее состоянии. Возможно, они лгали и самим себе. Но больше всего он думал о Фрэнни. И о словах матушки Абагейл: Бог хочет от вас этого.
– Фрэнни, – ответил он, – я должен идти.
– И умереть. – Она с горечью, даже с ненавистью посмотрела на него, потом на Люси, словно рассчитывая на поддержку. Но ошарашенная Люси полностью ушла в себя.
– Если мы не пойдем, то умрут все, – медленно, словно нащупывая нужные слова, произнес Стью. – Она права. Если мы будем выжидать, наступит весна. И что тогда? Как мы собираемся его останавливать? Мы этого не знаем. Не имеем ни малейшего представления. И никогда не имели. Мы прятали головы в песок, вот и все. Мы можем остановить его только одним способом, как и говорит Глен. Белой магией. Или силой Божьей.
Она расплакалась.
– Фрэнни, не делай этого. – Он попытался взять ее за руку.
– Не прикасайся ко мне! – крикнула она. – Ты мертвец, ты труп, так что не прикасайся ко мне!
Они стояли вокруг кровати, когда взошло солнце.
Стью и Фрэнни отправились на Флагштоковую гору около одиннадцати утра. На середине склона остановились. Стью нес корзинку с едой, Фрэн – скатерть и бутылку «Синей монахини». Идея пикника принадлежала Фрэн, но почти всю дорогу оба молчали.
– Помоги мне расстелить скатерть, – попросила она. – И смотри, чтобы под нее не попали шишки.
Они расположились на небольшой наклонной лужайке на тысячу футов ниже Рассветного амфитеатра. Боулдер лежал под ними в голубой дымке. День выдался абсолютно летним. С неба ярко светило жаркое солнце. В траве стрекотали цикады. Подпрыгнул кузнечик, и Стью поймал его ловким движением правой руки. Почувствовал, как он возится в кулаке, щекоча кожу, испуганный.
– Сплюнь, и я его отпущу, – произнес он детское заклинание, поднял голову и увидел, что Фрэн грустно улыбается. Она отвернулась и быстро, как истинная леди, сплюнула. У него сжалось сердце. – Фрэн…
– Нет, Стью. Не будем говорить об этом. Не сейчас.
Они расстелили белую скатерть, которую Фрэн взяла в отеле «Боулдерадо», и она быстро, без лишних движений (его не переставали удивлять легкость и изящество, с которыми она двигалась, словно и не было ни хлыстовой травмы, ни растяжения мышц спины) поставила на нее легкий ленч: салат с огурцами, заправленный уксусом, сандвичи с ветчиной, вино и яблочный пирог на десерт.
– Хорошая еда, хорошее мясо, хороший Бог, давай поедим, – произнесла она короткую молитву. Он уселся рядом. Взял немного салата и сандвич. Есть не хотелось. Внутри все ныло. Тем не менее он ел.
Когда они съели по сандвичу и почти весь салат – свежие огурцы были восхитительны, – а потом и по куску яблочного пирога, Фрэнни спросила:
– Когда вы уходите?
– Днем. – Он закурил, прикрывая огонек руками.
– Сколько времени потребуется, чтобы добраться туда?
Он пожал плечами:
– Пешком? Не знаю. Глен немолод. Ральф, кстати, тоже. Если мы будем проходить по тридцать миль в день, наверное, окажемся в Лас-Вегасе к первому октября.
– А если в горах рано выпадет снег? Или в Юте?
Он вновь пожал плечами, не отрывая от нее глаз.
– Еще вина?
– Нет. У меня от него изжога. Всегда была.
Фрэн налила себе еще стакан, отпила.
– Она была голосом Бога, Стью? Да?
– Фрэнни, я не знаю.
– Она нам снилась, и мы ее нашли. Все это – часть какой-то глупой игры, ты это знаешь, Стюарт? Ты когда-нибудь читал Книгу Иова?
– Честно тебе скажу, я не знаток Библии.
– Моя мама хорошо ее знала, думала, что это очень важно – дать моему брату Фреду и мне основательную религиозную подготовку. Насколько я могу судить, пользу это принесло только в одном: я всегда могла ответить на религиозные вопросы в «Своей игре». Ты помнишь «Свою игру», Стью?
