Он написал в блокноте корявыми, детскими буквами: Я не виню Надин. Написал правду. Но тогда он ее винил.
Шокированный, потрясенный, ободранный, с вопящей от боли правой ногой, он собрался с силами и пополз вверх по склону. Высоко над собой увидел Надин, перегнувшуюся через рельс ограждения. Ее лицо, бледное и маленькое, лицо куклы.
– Надин! – крикнул он. Голос больше напоминал хрип. – Веревка! В левой седельной сумке!
Она продолжала смотреть на него. Он решил, что она его не услышала, и уже собрался повторить просьбу, когда увидел, как ее голова двинулась налево, направо и снова налево. Очень медленно. Она качала головой.
– Надин! Мне не подняться наверх без веревки! У меня сломана нога!
Она не ответила. Только смотрела на него сверху вниз, теперь даже не качая головой. И у него вдруг создалось ощущение, что он на дне глубокого колодца, а она смотрит на него через край.
– Надин, брось мне веревку!
Снова медленное покачивание головой, столь же ужасное, как медленное движение двери склепа, закрывающейся и отсекающей от мира живых человека, который еще не умер, а находится в состоянии каталепсии.
– НАДИН! РАДИ БОГА!
Тут ее голос донесся до него, тихий, но отчетливо различимый в горной тишине:
– Все подстроено, Гарольд. Я должна ехать. Мне очень жаль.
Но она не сдвинулась с места, осталась у оградительного рельса, наблюдая за ним, лежащим в двухстах футах ниже. Уже появились мухи, деловито снимающие пробу его крови с камней, о которые он ударялся и сдирал кожу.
Гарольд пополз вверх, волоча раздробленную ногу. Поначалу он не испытывал ни ненависти к Надин, ни желания всадить в нее пулю. Хотелось только подобраться достаточно близко, чтобы разглядеть выражение ее лица.
Едва миновал полдень. День выдался жарким. Пот капал с лица на острые камушки и булыжники, по которым он полз. Гарольд продвигался вверх, отталкиваясь локтями и левой ногой, словно искалеченное насекомое. Воздух, как горячий напильник, рвал горло. Он понятия не имел, как долго полз, но раз или два ударялся израненной ногой о каменные выступы и кричал от дикой боли, едва не теряя сознание. Случалось, что соскальзывал вниз с беспомощным стоном.
Наконец ему стало совершенно ясно, что выше хода нет. Тени сместились. Прошло три часа. Он не мог вспомнить, когда последний раз смотрел вверх, на рельс ограждения и дорогу. Наверное, часом раньше. Изнывая от боли, он сосредоточился только на своем продвижении вверх. Надин, должно быть, давно уехала.
Но она осталась на прежнем месте, и хотя ему удалось продвинуться всего футов на двадцать пять, выражение ее лица он теперь видел четко и ясно. На нем читалась печаль, но глаза не выражали никаких эмоций и, похоже, смотрели совсем не на него.
Глазами она видела его.
Именно в тот момент Гарольд начал ненавидеть ее и нащупал плечевую кобуру. «Кольт» никуда не делся, ремешок удержал его на месте. Он расстегнул ремешок, чуть повернулся, чтобы она этого не заметила.
– Надин…
– Так будет лучше, Гарольд. Лучше для тебя, потому что он разобрался бы с тобой более жестоко. Ты это понимаешь, верно? Тебе не захотелось бы встретиться с ним лицом к лицу, Гарольд. Он чувствует, что тот, кто может предать одну сторону, возможно, предаст и другую. Он бы убил тебя, но сначала свел бы с ума. Он это может. Право выбора он предоставил мне. Этот вариант… или его. Я выбрала этот. Если ты смелый, то сможешь быстро поставить точку. Ты знаешь, о чем я.
Он проверил, заряжен ли пистолет, в первый из сотен (может и тысяч) раз, прикрывая его ободранным и поцарапанным локтем.
– Как насчет тебя? – крикнул он. – Разве ты не предательница?
Ее голос переполняла грусть:
– В сердце я никогда его не предавала.
– А по мне, именно там ты его и предала! – крикнул ей Гарольд. Постарался изобразить на лице искренность, но на самом деле просчитывал расстояние. Он понимал, что сможет выстрелить в Надин максимум дважды, а точность стрельбы из пистолета оставляла желать лучшего. – Я уверен, что и он это знает.
– Я нужна ему, а он нужен мне, – ответила Надин. – Тебе в этом раскладе места нет, Гарольд. И если бы мы и дальше поехали вместе, я могла… могла бы позволить тебе кое-что со мной сделать. Тот пустячок. И это уничтожило бы все. Я не могу пойти даже на малейший риск после стольких жертв и крови. Мы продали наши души вместе, Гарольд, но я хочу получить за мою по максимуму.
– Сейчас получишь. – Гарольду удалось встать на колени. Солнце слепило. Закружилась голова, сбивая прицел. Он вроде бы услышал голоса – один голос, изумленно взревевший, протестующий против его намерения. Прогремел выстрел, эхо отдавалось от одного горного склона, отлетало к другому, постепенно затихая. Комичное изумление отразилось на лице Надин.
В голове Гарольда мелькнула торжествующая мысль: Она не думала, что я на такое способен! Нижняя челюсть Надин отвисла, рот превратился в большую букву «О». Глаза широко раскрылись. Пальцы рук напряглись и взлетели вверх, словно она решила что-то сыграть на пианино. Это зрелище таким бальзамом пролилось на сердце Гарольда, что он потерял секунду или две, наслаждаясь моментом, не понимая, что промахнулся. Когда же до него дошло, он опустил взлетевший вверх пистолет, вновь попытался прицелиться, для устойчивости сжав правое запястье левой рукой.
– Гарольд! Нет! Ты не можешь!
Не могу? Это такой пустяк – нажать на спусковой крючок. Конечно же, могу!
Он шока Надин, похоже, потеряла способность двигаться, и когда прицел замер на впадине между ее грудей, Гарольд почувствовал абсолютную уверенность, что так это и должно закончиться, в коротком и бессмысленном взрыве насилия.
Он держал ее на прицеле и промахнуться не мог.
Но когда стал нажимать на спусковой крючок, случилось невероятное. Пот полился в глаза, отчего все начало двоиться. А сам Гарольд начал соскальзывать вниз. Потом он говорил себе, что камешки на склоне не удержали его веса, или подвела изломанная нога, или произошло и то и другое. Возможно, этим все и объяснялось. Но он почувствовал… он вроде бы почувствовал толчок, и в долгие ночи, последовавшие за тем днем, так и не сумел убедить себя в обратном. Днем Гарольд пытался сохранить рациональность мышления, но ночью приходило осознание, что в самом конце именно темный человек вмешался, чтобы сбить ему прицел. И пуля, которую он намеревался послать во впадину между грудей Надин, ушла в синее безразличное небо. Сам же Гарольд покатился обратно к сухому дереву, ударяясь и ударяясь правой ногой, в агонии боли.
Вновь врезавшись в засохшее дерево, он потерял сознание. Пришел в себя уже ночью, когда луна, на три четверти полная, торжественно плыла над ущельем. Надин уехала.
Он провел ночь в тисках ужаса, уверенный, что не сможет выбраться на дорогу, уверенный, что ему придется умереть в ущелье. Но с наступлением утра начал тем не менее карабкаться вверх, потея и крича от боли.
