«Мустанг» проваливается в воздушную яму.
Обратный кадр № 1
Ночь на Марсе
(Лос-Анджелес, 2012 год)
…Я осторожно беру с подноса чашку чая. Выглядит как чудовищная бурда и таковой является – ибо заварен пакетиком. Чашка с коричневым ободком по краям, чувствуется, её мыли ещё при испанских колонизаторах Калифорнии. Гении очень часто рассеянны, им комфортно в полном хаосе. Этот – не исключение.
– Вам нравится?
У него старческий, дребезжащий голос. Но звучит, словно музыка.
– О, чай великолепен, – польстить гению никогда не повредит. – Должна сказать, что я ваша большая поклонница. Для меня огромная честь – забрать вашу душу.
Я – в облике прекрасной семнадцатилетней девушки. У меня пышущее свежестью личико без капли румян, на голове веночек из цветов, и я вся-вся такая няшечка. Платье простенькое, в синий горошек, и я босиком – так, знаете ли, романтичнее.
– Вижу, вы читали мой рассказ «Смерть и дева», – смеётся Рей Брэдбери. – Чертовски лестно. Там Смерть пришла за старушкой в образе прекрасного юноши, а вы явились в виде моей первой любви. Интересно, вы тоже мечтаете переспать со мной?
Я давлюсь чаем – честное слово, непроизвольно. Эти фантасты как чего скажут – не поймёшь, шутят или нет. Хуже только философы. Пока я Эммануила Канта провожал в Бездну, он мне весь мозг по дороге съел, беседуя на тему – есть ли я тот, кем я являюсь? К концу пути я сам был бы рад утопиться в Бездне, лишь бы он заткнулся.
– Э-э-э… простите, нет, мистер Брэдбери.
– А у вас, леди Смерть, когда-нибудь был секс со знаменитостями?
– У меня в принципе ни с кем не было секса, – мямлю я, догадываясь, как сейчас пунцовеют мои щёки. – И какое отношение эта тема имеет к текущей ситуации?
Тут я сделаю отступление. Вам, разумеется, будет трудно со мной согласиться, но в вечном существовании есть веский минус. Вот ты приходишь за человеком, которому всего-то от роду 90 лет – по сравнению с твоим миллионом это даже не новорожденный младенец, а фактически сперматозоид. А ты всё равно испытываешь к нему уважение, и даже, страшно сказать, пиетет. Такие люди обычно спокойны, рассудительны и поджидают Смерть давным-давно. Желать от них почтения или преклонения не стоит. Но Бредбери, по крайней мере, вежлив.
– То есть вы девственница? – спрашивает он с такой жёсткой задумчивостью, что кажется – дай ему волю, он отправил бы меня на гинекологическое кресло.
– Можно и так сказать, – бурчу я. – Интересно, а что вы от меня хотите, мистер Брэдбери? Мне довольно трудно подобрать себе пару, поскольку я создана в единственном экземпляре. И пусть я выгляжу в данный момент человеком – я им не являюсь. Я могу стать и демоном, и скелетом, и чудовищем, чешущимся от количества рогов, – моё тело подвергается любой трансформации. Существа, подобного себе, я за время моей работы на Земле не встречала. Не факт, что мы бы поженились – но, по крайней мере, я смогу протестировать его на совместимость.
Он поднимает седые брови и морщит лоб.
– Значит, я не ошибся, представляя вас молодой особой, исполненной красоты? Прекрасно. А вы, леди Смерть, помните, как выглядели в самом начале?
– Технически это было сложно запомнить. – Мой девичий голосок звенит в затхлой комнатушке, пока я давлюсь ужасным с виду чаем. – При моём появлении на свет зеркала отсутствовали. А в воду я не смотрелась много лет – опасалась, увижу кошмар. Увы, попросту не знаю первоначального облика: я сменила его много раз.
Комната классика вся в пыли – и это, смею вас заверить, не простая пыль, а многослойная. Пожелтевшие книги, исцарапанные диски и целых пять (!) пишущих машинок – человек, создавший «Марсианские хроники» и «451 по Фаренгейту», никогда не включал компьютер. У Рея Брэдбери нет водительских прав и он боится летать. А ведь мэтр – творец миров. Созданных здесь, в убогих комнатушках дома, увитого плющом, в криминальном районе Лос-Анджелеса: если таксисты едут сюда ночью, они блокируют дверцы машин. Я ловлю себя на мысли: мы в чём-то схожи. Я тоже построил по теневому кирпичику собственную вселенную, чьи особенности фантасту скоро предстоит увидеть. Надеюсь, ему будет любопытно. Однако мне пора вклиниться с вопросом, а то ведь опять перехватят инициативу.
– Мистер Брэдбери, вы верите, что на других планетах есть жизнь?
С замиранием сердца жду ответ. Точнее, ждал бы – будь у меня сердце.
– Раньше я не сомневался… – грустно отвечает классик. – Когда писал «Марсианские хроники», это было в сороковые годы, земляне не летали в космос. Я искренне верил: мы обязательно построим колонии на Марсе, там расцветут сады, – но вместо марсианских колоний люди предпочли создать сериал «Санта-Барбара» и микроволновки. Потом на Марс прислали робота: как в моих книгах, он показал – марсиан нет. И может быть, никогда не было. Современное человечество почти не интересуется космосом. Знаете, как-то немудрено, что я умер. Сложно тут жить.
– Хм, а вы представляете, каково здесь мне? – Закинув ногу на ногу, я невольно открываю нежные девичьи коленки. – Я видела все стадии эволюции человечества. И сейчас оно увязло в полнейшем болоте. Раньше стремились к развитию, а рекорд нынешних достижений – кто после пары коктейлей лучше зажжёт на танцполе. Многие говорят, что я брюзга, и это так. Пусть я выгляжу юной девой, но я – самая древняя в мире старуха. Значит, по вашему мнению, никакой жизни на Марсе нет?
Брэдбери ставит на табурет чашку со своим чудовищным чаем.
– Я старый человек, и меня весьма сложно удивить. Но я и представить себе не мог: когда за мной наконец придёт Смерть, она спросит меня об инопланетянах…
– О, я тоже не представляла, что буду обсуждать с классиком-фантастом свою девственность, – со смехом парирую я. – Не скрою, иногда меня пробуют «склеить» новопредставленные души. Виновата мифология, мистер писатель. Во многих культурах Смерть – это женщина, а раз так, её позарез надо соблазнить. Можете не извиняться, я очарована вашей юношеской непосредственностью. Да, я крайне интересуюсь вопросами жизни на других планетах. Почему? Если там есть Жизнь – значит, есть и Смерть. Стало быть, имеется шанс: рано или поздно я получу работу в другом мире. На Марсе, Венере, Сатурне – без разницы. Я хочу новизны, свежести, смены декораций. Безусловно, тут я могу менять маски, перевоплощаться в кого угодно, даже создавать иллюзии – но всё НЕ ТО. Стало быть, другие миры – лишь фантастика?
Бредбери проводит рукой по пишущей машинке. Гладит её, как женщину.
– Милая девочка, – произносит он, и мне видно – как тяжело писателю даются эти слова. – Расписывая далёкий Марс, не поверите, я видел красную поверхность своими глазами. Для меня планета не была наваждением. Неважно, есть ли Иисус Христос… если такая уйма народу верит в него, значит, он существует. Я чувствую, мы не одни во Вселенной, и умираю с этой мыслью. И звездолёты, и марсиане, и ядерная война на Земле – всё реально, но в моём мозгу. Я жил этим, значит, для меня Марс обитаем. А для остальных? Цинично, деточка, но это не так уж важно…
