Верзила впадает в оцепенение. Непонятно от чего – от предсказания либо нежности в моём голосе? У меня нет времени выяснять. Бросив пепси обратно в пакет, я отряхиваю снег с дублёнки и иду дальше. Вслед несутся проклятья – ну надо же, парень очухался.
…Я уже заворачиваю за угол, когда слышу визг тормозов, сильный удар и почти сразу – отчаянные вопли десятка женщин. Я останавливаюсь, мой рот искажает усмешка. Да-да, я всё понимаю. Но, простите великодушно, могут и у меня быть свои маленькие радости?
Глава 2
Дом Страданий
(через 1 час 45 минут, у метро «Выборгская»)
…Я здесь не новичок. По долгу службы мне миллион раз приходилось посещать подобные учреждения. Это метафора. Больше, конечно, но я толком не считал. Я пребывал внутри месяцами, как в гостиницах во время длительной командировки. Британия, Китай, Конго – здания этого назначения отличаются уровнем оснащённости и качеством оборудования, но в чём-то неуловимо одинаковы. Я изучил их – до кончика иголки каждого шприца. Могу наугад пройтись по всем этажам вслепую. Люди, работающие тут, равнодушны к чужим страданиям. Они пластмассово улыбаются, фальшиво соболезнуют, с поддельной горестью смотрят на ваши мучения и думают: осталось пять минут до обеда, успеют ли они дойти до столовой, пока не остыл борщ из тушёнки? Видя боль и смерть ежедневно на протяжении многих лет, поневоле очерствеешь. Я их не осуждаю – по сути, мы схожи в восприятии мира. В белых домах страданий умирают слишком часто и слишком страшно. Вы сами рискните по двадцать раз в день ТАК переживать и расстраиваться – поседеете раньше времени, сердце раздерут по кусочку. Ладно, я что-то увлёкся критикой – есть же в доме страданий и положительные вещи. Запах! Какой здесь запах… Настоящая наркомания. Я обожаю аромат лекарств. Что, вам такое поведение кажется странным? Конечно, у вас же в наличии одна-единственная паршивая жизнь. Нагуляетесь с моё в средневековые эпидемии по холерным баракам, ямам, куда кидали больных оспой, научитесь ценить этот парфюм. Онкологический центр при крупном госпитале возбуждающе пахнет миксом лекарств и страха. Ведь сюда входят с внутренним ужасом – минует ли меня чаша сия?
Я снова невидим.
Косари в вестибюле здороваются со мной – их здесь полно, многие приписаны к дому страданий навечно и находятся на постоянном дежурстве. Я отвечаю небрежным кивком. Они меня видят как призрака, и кто-то раскрывает рот в удивлении. Согласен, исключительно странное шоу: существо в чёрном развевающемся плаще и ковбойской шляпе, с маской на лице тащит в правой руке прозрачный пластиковый пакет с чипсами, шоколадом и баночкой пепси. Чокнутое зло-сладкоежка, ага. К счастью, я обладаю полезной способностью делать предметы невидимыми своим прикосновением (на время, увы, не навсегда), иначе было бы чрезвычайно сложно проникать сквозь стены. Представьте себе утренний разговор ошеломлённых врачей:
– Ты слышал, за больным Петровым ночью Смерть приходила?
– Слышал, конечно, и даже видел. Она в стене застряла – вместе с чипсами.
Так что, ну на фиг такое счастье. Косари не задают вопросов, зачем я здесь. Во-первых, у меня тут куча работы. А во-вторых, если бы и знали, это совсем не их дело.
…Я материализуюсь в его палате ровно в полночь. Он ждёт, и только делает вид, что спит. Руки поверх одеяла, сиплое дыхание, глаза блестят в темноте. Едва завидев меня у изголовья, Илья мгновенно отбрасывает одеяло и садится на кровати:
– Давно уже пора, – недовольно говорит он. – Слушай, ты сегодня опоздал!
– Извини, – смущённо оправдываюсь я. – Дел выше крыши… приехал, как только смог.
– Ладно, проехали, – меняет он гнев на милость. – Надеюсь, пепси принёс?
Я молча протягиваю пакет. Мальчик вскрывает банку, и… дальнейшее напоминает сцену с обезумевшим от жажды бедуином, наткнувшимся на оазис после недели под палящим солнцем. Содержимое банки исчезает за долю секунды: не делая паузы, он хватается за вторую – и её постигает та же участь. Остатки газировки шипят, словно змея в агонии. Да, современные корпорации волшебно трахнули человечеству мозг.
– Ты хоть имеешь представление, из чего состоит эта бурда?
Илья осторожно ставит пустую жестянку на тумбочку. Облизывает губы.
– Какая мне разница? Я ведь всё равно умираю, правда?
С ним нет никакого сладу – как с любым современным ребёнком. Клянусь своим «мустангом», дай мне волю, я работал бы сугубо с душами взрослых. Они пугаются, впадают в оцепенение, ими овладевает апатия, – а с флегматиками, исповедующими индуизм и буддизм, изначально никаких сложностей. Дети… хм, они не чувствуют страха. Смерть – это игра, вроде как понарошку… Мало кто в детстве принимает меня всерьёз. Спросите любого ребёнка – он с несокрушимой уверенностью заявит, что никогда не умрёт. Смерть – часть страшных сказок, из которых складывается жизнь. В сказках же принц всегда женится на принцессе, а не умирает в палате для неизлечимо больных, обколотый обезболивающими. Но буду откровенен – наглость пацана бесит. Пожалуй, лишь единожды меня сумел так разозлить один мужик в Боснии, за двое суток 17 раз (!) переживший клиническую смерть
[4]
. Семнадцать прогулок подряд до Бездны и обратно – простите великодушно, у любого пофигиста нервы взорвутся. Я понятия не имею, где этот босниец сейчас, но искренне надеюсь, что парень жарится в масле на сковородке в аду.
Если, конечно, ад вообще существует.
Расправившись с пепси, Илья добрался до чипсов. Беззаветно хрустит, разглядывая меня. В древности «Илья» значило – громовержец. Лично от себя я добавил бы ещё пару титулов, вроде «пожиратель нервов» и «царь вечного непослушания». Ему подойдёт.
– А почему ты сегодня так выглядишь?
– Я подумал, тебе будет приятнее, дети любят дедушек и бабушек. Кроме того, если ты увидишь моё настоящее лицо, то заверяю – у тебя сразу пепси через нос пойдёт.
Слегка задумчивый и одновременно яростный хруст чипсов.
– Ты вообще любишь быть страшным?
В детях это и плюс, и минус. Они не заморачиваются – просто говорят то, что думают.
– Да не так уж чтобы. Но у меня такой имидж. Вы привыкли изображать Смерть страхолюдиной. Нечто чудовищное, с голым черепом, в чёрном балахоне, или подземный демон с окровавленными клыками, или мегабабулька с остро отточенной косой. Появись я рядом с живым человеком в таком обличье, он будет заикаться до конца дней своих. Я тебе много раз говорил, Смерть в представлении прогрессивного человечества сама по себе отвратительное и ужасное зло. И пусть я временами отклоняюсь от образа, но в целом стараюсь соответствовать изобретённому вами стилю, иначе меня не примут. Вот, Илья, давай нарисуем с тобой картинку. Умер человек, исповедовался священнику, весь такой благостный. И тут у смертного одра для встречи с душой вдруг появляется разукрашенный клоун с красным носом, в колпаке и с бубенчиками…
