– Таким образом, совместив все действия по четырем
направлениям, которые мы назвали условно “Репутация, доверие, надежность и
забота”, и прибавив сюда обещание избавить город от наркотиков, мы получим
предсказуемую, положительную реакцию избирателей. По нашим сегодняшним оценкам,
мы вполне сможем победить в первом туре.
– Надеюсь. – Кольцов медленно обвел взглядом всех
собравшихся, давая понять, что он заканчивает встречу. – Игорь Вахтангович,
проинформируйте коллег о нашем графике. Я улетаю в Калининград послезавтра.
Надеюсь, что к этому времени будет готов не общий, а абсолютно конкретный план,
тем более мы все так любим конкретные планы. Вы, – он в упор посмотрел на
Катерину, – проинформируете меня о нем в самолете. Благодарю вас, господа.
В золотисто-бежевой приемной вышедшая последней Юлия Духова
сказала Катерине с беззаботной улыбкой:
– Все это полная чушь то, что вы наговорили. И, уверяю вас,
к завтрашнему дню будет принято другое решение. Так что мой вам совет – не
радуйтесь особенно.
– Да я и не радуюсь, – пробормотала Катерина.
* * *
– Мы получили информацию. Спасибо. У вас все получилось.
– Еще бы. Я контролирую ситуацию, как и обещал.
– Девушка не догадывается?
– И не догадается. Все будет в порядке. Дня через три я буду
знать весь график, поминутно. Вам останется только принимать контрмеры.
– И примем. Может, “жучок” все-таки поставить?
– Может, и поставить. Я не смогу быть рядом каждую минуту.
Да это и подозрительно в конце концов.
– Хорошо, встретитесь с Павлом и все обсудите насчет
“жучка”. Деньги мы перевели.
– O.K. И не звоните мне, лучше я…
– Побаиваетесь все же?
– Да ведь не вы же головой рискуете!
* * *
Тимофей стоял на самом краю и думал. Под ним и перед ним
дышало и ревело невидимое в темноте громадное холодное море. Он выстроил этот
пирс специально, чтобы приходить сюда, когда вздумается, и слушать море.
Тимофей Кольцов не был романтиком и поэтом, но море
завораживало и пугало его. Он относился к нему как к живому организму. В его
присутствии он мог думать и принимать решения лучше, чем в присутствии своих
компетентных и профессиональных замов. Море было таким же, как он сам, –
расчетливо неуправляемым, не подчиняющимся никакому контролю, создающим всего
лишь иллюзию близости к людям.
Люди могли использовать его только в той степени, которую
оно допускало, и Тимофей тоже. Они оба не боялись выходить из берегов и
заглатывать слабых и не готовых к борьбе.
Он никогда не мог толком объяснить себе своего отношения к
морю, но когда пытался, выходило что-то в этом роде.
Ночная Балтика обдавала его соленым и влажным ветром. Белая
пена исступленно бросалась на бетонные стойки пирса и ни с чем откатывалась
назад. Тимофей думал.
Охрана на пирс за ним не пошла – темный силуэт, похожий на
одногорбого верблюда, маячил почти у подъемника. Ребятам было неуютно на ночном
февральском ветру, они сбились в кучу и маялись, ожидая, когда у шефа пройдет
очередной приступ любви к морским прогулкам.
Но шеф не торопился.
За три дня он провел восемь совещаний, уволил заместителя
директора “Янтаря” по хозяйственной части, который стал воровать слишком
активно, а директор уволить его не мог, потому что тот – родной племянник мэра.
Племянника Тимофей выгнал, с мэром объяснился вполне по-дружески. До сих пор
Тимофей был нужен мэру гораздо больше, чем мэр Тимофею, и такое положение дел
необходимо сохранить во что бы то ни стало, что Тимофей и сделал.
Ему всегда нравилось вникать в подробные мелочи управления.
Они позволяли оставаться в курсе всех дел и не давали расслабиться окружению.
Барин в любой момент мог нагрянуть и потребовать от
управляющих детальных отчетов. В гневе его превосходительство был крутенек, и
управляющим ничего не оставалось, как вылезать из кожи вон, стараясь не
прогневать батюшку.
Тимофей усмехнулся, вспоминая, где это он понабрался
подобной чепухи про его превосходительство и батюшку-барина. Где-то когда-то
прочел, хотя где и когда – не помнил. И что это было – тоже не помнил.
Литература не интересовала его. Впрочем, его ничто не интересовало, кроме
одного – заставить окружающих делать то, что нужно ему, Тимофею Кольцову. Ему
нравилось это чувство, оно опьяняло его гораздо лучше водки, пить которую ему
не позволял его дьявол.
Хоть какая-то от него польза. Неизвестно, в какой канаве
Тимофей закончил бы жизнь, если бы мог пить. Вероятно, в самой ближайшей к тому
районному суду, в котором судили Михалыча.
Тимофей сильно вздрогнул и стиснул в кулаке зажигалку.
Зажигалка негромко хрустнула, ломаясь, и металлическая ее основа больно впилась
ему в ладонь.
Не думать. Как это вышло, что он об этом подумал? Не сметь.
Не давать себе ни малейшего шанса.
Что там у нас с делами?
Он поужинал с начальником порта, встретил и проводил
норвежцев. Компания “Викинг Си Фудс” собиралась купить у него два траулера, и
дело застопорилось. Очевидно, он слишком мало заплатил тому, кто лоббировал
контракт, и это нужно срочно исправить.
Он отказал в деньгах театру и подписал сумасшедшую смету на
зоопарк.
Он знал в зоопарке каждую дырку в заборе и каждый закоулок
между клетками. Конечно, у него никогда не было такой роскоши, как десять
копеек, чтобы купить себе билет, и поэтому он перебирался по мостику через
крошечную вонючую речку, в которую в зоопарке валили все звериные отходы, а на
той стороне сетка была прорвана, и никто никогда ее не чинил. Он попадал в
зоопарк как-то сбоку, далеко от основных нарядных дорожек, где гуляли семьями
праздные идиоты, приперевшиеся, чтобы пялиться на диковинное зверье.
Тимофей ненавидел эти семьи и этих идиотов. Они еще покупали
своим деткам воздушные шары и мороженое и катали их в тележках, которые везли
нарядные пони. Однажды он перерезал пони уздечку, пока ленивый кучер что-то
выяснял у толстой кассирши. Тимофей из-за дерева наблюдал, как изумление кучера
сменяется тяжким недоумением, а потом яростью и он хлещет ни в чем не повинного
пони и матерится, грозясь “убить этого ублюдка”, а детки вокруг радостно
хохочут, как будто в цирке.
Потом он все-таки поймал Тимофея и раза четыре ударил, пока
его не спасла Маша.
Эта Маша, непонятно почему, жалела Тимофея. Хотя жалеть его
было трудно – он ненавидел все вокруг. Он ненавидел такой лютой отчаянной
болезненной ненавистью, что крушил все, что попадалось у него на пути, –
стекла, заборы, машины. Он воровал то, что ему нравилось, а то, что не
удавалось украсть, он изничтожал и портил.
