— Я не собираюсь облегчать задачу тем, кто хочет поглазеть на меня! Мы живем в мире, где гоняются за сенсациями, в мерзком испорченном обществе, где продажа фотоснимков чужого страдания считается бесплатным развлечением, где стервятники ничего не боятся! В том числе и моих шрамов! Я хотела быть знаменитостью, но не отказывалась от права на уважение!
Я ударила его по руке.
— Не так уж много лет назад люди водили детей на публичные казни. Для развлечения. Общество не изменилось, Кэти. У него лишь появилось больше возможностей удовлетворять свои худшие потребности.
— Потому я сюда и приехала! Я не хочу больше быть жертвой чьих-то худших потребностей!
— И можешь всю жизнь прожить, отдавшись своим переживаниям. Пусть гиены получат свой кусок мяса. Им скоро надоест, и они оставят тебя в покое. Пошли они к черту. Я знаю, каково стать жертвой репортеров. Все, кто потерял любимых одиннадцатого сентября, стали лакомой добычей журналистов. Некоторые до сих пор ею остаются. Что я думаю по поводу войны в Ираке? Как я считаю, возможен ли мир на Среднем Востоке? Ненавижу ли я президента? Люблю ли я президента? Что я думаю о планах на Граунд Зироу? Как я отношусь к политикам? Готов ли я голосовать за Сента против Хиллари Клинтон? Мать их. Я приехал сюда, меня стало сложнее достать, и они отцепились. Здесь безопасно. Поверь мне. — Он не отступал. — Отдай мне маску.
Действуем ли мы, подчиняясь внезапному импульсу, или импульс — просто оправдание для подсознательного желания вырваться? Меня полностью захлестнула паническая атака, мне не хватало кислорода, мысли исчезли, реакции стали безумными. Мне хотелось одного — чтобы Томас ушел, позволил мне отдышаться. Я стянула перчатку с правой руки, схватилась за нижний край лыжной маски, запустила искалеченные пальцы в теплую, безопасную шерстяную ткань и сдернула маску с головы. Сунула ее в протянутую руку Томаса.
Холодный воздух ударил в лицо. Волосы под маской смялись и слежались, прилипли к затылку и щеке, открывая мое отвратительное правое ухо. Меня трясло от унижения, злости и боли. Если бы зубы не так стучали, я кричала бы на Томаса, ругая его последними словами.
Но вместо этого, запутавшись в собственном мире, я лишь подняла лицо и, дрожа от унижения, стала искать в его глазах скрытое отвращение. И не смогла найти. В его взгляде не было ничего, кроме спокойного внимания. Томас смотрел на мое уродство с непроницаемым лицом игрока в покер. Он отлично умел прятать свои реакции.
Медленно, не сводя с меня глаз, он сунул руку в карман, достал перочинный нож и выщелкнул лезвие. Несколькими резкими движениями он превратил мою маску в полоски ткани. И бросил их в камин. А потом сложил нож, вернул его в карман и кивнул мне.
— Я принесу из машины бумагу и ручку. Напишу номер моего телефона. Если тебе что-нибудь понадобится, сразу звони.
Он развернулся и вышел из дома. Мне хотелось кричать, плакать, ударить его, колотить по стенам, свернуться в клубочек на полу и закрыть голову руками. Я не чувствовала себя свободной, я чувствовала себя обнаженной. Он увидел мое лицо и теперь уходит.
Я схватила дробовик и вышла за ним во двор, встала на заснеженной дорожке. Бриллиантовое утро умывало мое лицо холодным ветром, солнце согревало искалеченную кожу, которая не ощущала солнечных лучей с самого дня аварии. Мое изувеченное тело было как батарейка конфликтующих энергий. Я заряжала сама себя.
Взгляд задержался на крайнем столбе бывшего забора. Я помнила штакетник вокруг клумбы, который стоял здесь, когда я была ребенком. Сейчас только одинокий колышек остался охранять ирисы и маргаритки от подступающей дикой природы.
На этот колышек Томас положил свой телефон.
Я прицелилась.
Возвращаясь от машины с листком бумаги, Томас замер, увидев меня с дробовиком.
— Не на… — начал он.
Я нажала на курок. Отдача чуть не опрокинула меня, от звука выстрела мне показалось, что кожу вот-вот сорвет с головы.
Но этот телефон, невинная символическая жертва моей злости на жизнь в целом и внешний мир в частности, лежал теперь веером осколков на снегу. Кусочки разлетелись метров на десять. Один я потом нашла торчащим из дуба.
Томас, нахмурившись, изучал композицию.
— Мой брат ни за что не поверит.
— Убирайся с моей территории.
Он вздохнул.
— Ладно. План Б. — Томас указал направо, в сторону сарая, леса и дороги к ручью. — Мой участок в той стороне. Держись так, чтобы солнце было за правым плечом, спускайся по склону до самого ручья. Перейдешь ручей, поднимайся на следующий холм. Я живу в первой слева хижине. Впрочем, хижина там одна. Ищи виноградник на поляне. У него необычный рисунок…
— Древо жизни, — мрачно сказала я. — Фрэнка Ллойда Райта. Знаю. Я смотрела. Видела его на снимке со спутника. Он указывает на меня.
— Только не надо его расстреливать.
— Ты уже увидел то, зачем сюда пришел. А теперь просто уходи. Уходи.
Томас ответил мне долгим взглядом, а я заставила себя его выдержать.
— Я знаю, что ты сейчас меня ненавидишь, — сказал он. — И знаю, что ты мне не поверишь. Но мне понравилось то, что я увидел.
— Лжец.
Когда он уехал, у меня подкосились ноги, и я села в снег, повесив голову. В кармане моей куртки лежал тонкий шерстяной шарф. Я достала его и поднесла к лицу, собираясь закутать голову и спрятать обгоревшую половину лица. От старых привычек непросто избавиться. И я почти закончила движение, но тут первые звуки и ощущения достучались до моего сознания. Щебет зимующих птиц. Шепот ветра в лесу. Ощущение воздуха на коже. Тепло солнца. Соблазнительно.
Я украдкой оглянулась, как домашняя кошка, выглядывающая на улицу из-за двери. Лес, пастбище, небо, дом. Я. Одна. В безопасности. Я так мечтала об уединении и свободе этого места. Томас вытолкнул меня из гнезда в нужном мне направлении. Осталось только попрактиковаться жить на свободе. Руки дрожали. Я уронила шарф на колени. Зачесала волосы назад, подставила лицо солнцу и закрыла глаза.
Как чудесно чувствовать себя свободной!
Глава 15
ТОМАС
Неделю спустя
Я сказал Кэти, что, если она не появится в Ков через несколько недель, я приду искать ее тело, но к концу первой недели я был готов рискнуть и подставиться под ее пули. Снег растаял, но погода осталась холодной и ясной. По ночам я мерил шагами хижину и думал, как она там, одна, даже без огня в камине. Я почти не спал и совсем не пил. Ни рюмки. Рекордом в семь дней трезвости я был целиком и полностью обязан Кэти. Я должен был оставаться настороже, на случай если ей понадобится помощь.
Но, как оказалось, помощь ей была не нужна.
А еще я чувствовал вину за то, что не сказал Дельте правду.
