Сначала всё шло, как обычно: Синтия отдавала команды, словно
адмирал Нельсон с капитанского мостика в разгар Трафальгарского сражения;
вежливые матросы делали вид, что без её распоряжений нипочём не справятся с
таким мудрёным делом. Но когда сиденье оказалось над мраморным бортиком, тётя
как-то неловко накренилась, и ремень безопасности то ли лопнул, то ли
расстегнулся.
Сам миг падения Николас проглядел — он как раз читал о рейде
пирата Моргана на Маракайбо. Услышал донёсшееся с нескольких разных сторон
приглушённое «ах!», тётин вскрик. Поднял глаза и обмер, увидев столб брызг и
пустое раскачивающееся сиденье.
В течение полуминуты, пока выяснилось, что старушка цела,
вокруг царило напряжённое молчание. Кто-то приподнялся с шезлонга, кто-то даже
вскочил, но в общем все вели себя с безукоризненной сдержанностью. Русские бы
заорали, кинулись к бассейну, здесь же никто не тронулся с места. Не из
безразличия, а чтобы не мешать специалистам: прислуга лучше знает, что и как
нужно делать в подобном случае. Орал и размахивал руками только какой-то
дядечка в не по-английски пёстрых плавках. Потом, когда стало ясно, что всё в
порядке, Николасова соседка со снисходительной улыбкой сказала про крикуна:
«Australian, isn’t he».
[14]
Выговор у эмоционального джентльмена действительно
был антиподный.
Зато Синтия проявила себя настоящей англичанкой. Когда
перепуганные матросы выудили её из воды, она сказала лишь: «Полагаю, сегодня я
плавать не буду». И бледный от потрясения Ника укатил её под одобрительные взгляды
и сочувственные комментарии публики.
Однако в коридоре, вдали от посторонних глаз, тётя дала-таки
волю чувствам.
— О, мой Бог, — слабым голосом сказала она. — Я чуть не
погибла. Когда я падала из этой чёртовой люльки, чуть не лопнула от злости.
Думала: «Как некрасиво со стороны Всевышнего! Угробить меня накануне главного
приключения всей моей жизни! Просто нечестно!»
— Вы всё это подумали, пока падали с двух метров? — спросил
Ника — безо всякой подначки. Он знал по опыту, что в миг опасности мысль
многократно ускоряется. — Однако вы не совсем справедливы к Господу. Если вы
считаете плавание по океану главным приключением вашей жизни, то оно уже
близится к концу. Завтра Мартиника.
— При чём тут плавание! — фыркнула Синтия, но это
интригующее замечание Николас пропустил мимо ушей. Он ещё не совсем оправился
от шока.
— Как же вы меня испугали, — пробормотал он. — Я подумал…
— Что старуха свернёт себе шею и ты унаследуешь
Борсхед-хаус? — подхватила тётушка. Он хотел возмутиться, но она махнула:
молчи, не перебивай. — Нет, мой милый, Борсхед-хаус ты бы, конечно,
унаследовал, но ты даже не представляешь, чего бы ты лишился! Какой ужас! Я
могла погибнуть, не открыв тебе тайны!
Николай Александрович заморгал.
— Тайны? Какой тайны?
Мисс Борсхед вздохнула.
— Не хотела говорить, пока не прибудем на Мартинику, но
после сегодняшнего происшествия просто обязана ввести тебя в курс дела. Неужели
ты подумал, что я притащила тебя на этот дурацкий пароход, только чтобы ты
катал меня по палубе?
— А… разве нет?
— У меня самоходное кресло, — с достоинством заметила она. —
Нет, мой мальчик. Ты мне понадобился не в качестве тягловой силы. Мне нужна
твоя голова. Фандоринская голова! — Она постучала его артритическим пальцем по
лбу. — Дай мне 96 минут, чтобы прийти в себя. А пока изучи один документ. И
поработай своими учёными мозгами.
Сказано это было уже перед самой дверью каюты. А минуту
спустя Николас получил для изучения пожелтевшее от времени письмо — без
каких-либо комментариев. Пока он разглядывал бумагу, не торопясь её
разворачивать, Синтия ретировалась в своё логово. Из кресла на диван она умела
перемещаться без посторонней помощи. Руки у старушки были сильные.
* * *
Двадцать минут спустя охваченный охотничьим азартом Фандорин
ехал в лифте на шестую палубу, в библиотеку. Там имелся отличный подбор книг на
разных языках по истории мореплавания. Возможно, удастся что-то найти по
французским арматорам периода Войны за испанское наследство.
Читальный зал бывал полон только в ненастную погоду. Но с
самого Бискайского залива над океаном сияло солнце, с каждым днём делалось всё
теплей, и в этот тихий послеполуденный час Николас оказался в библиотеке совсем
один, даже служительница куда-то отлучилась. Вместо неё на столике регистратуры
сидел большущий попугай изысканной, но несколько траурной окраски: сам чёрный,
с красным хохолком и жёлтой каймой вдоль крыльев. Птица водила здоровенным
клювом по странице раскрытой книги — будто читала. Фандорин поневоле улыбнулся.
— Пиастрры, пиастрры, — сказал пернатому существу магистр.
Попугай покосился на шутника круглым глазом и присвистнул — мол, слыхали уже,
придумал бы что-нибудь пооригинальней. Потом взял и перевернул клювом страницу.
Должно быть, видел, как это делают посетители, и спопугайничал.
Библиотекарша Николасу была не нужна. Он сам нашёл нужный
шкаф, разделённый по странам и эпохам. Ага, вот Франция. Вот царствование
Людовика XIV. А вот и целый том, посвящённый арматорам порта Сен-Мало.
— Лефевр, Лефевр… — бормотал Фандорин, перелистывая
указатель.
Их, оказывается, была целая династия, Лефевров. А вот и тот,
что, очевидно, упоминается в письме.
Вслух Ника прочёл:
— «Шарль-Донасьен Лефевр (1653 — не ранее 1718)». That’s my
man!
[15]
Птица издала нервный клекочущий звук. Мельком подняв глаза,
Фандорин увидел, что попугай растопырил крылья и таращится на него.
— Не любишь, когда в библиотеке громко говорят? Ну, извини.
Дальше он читал про себя, испытывая волнение, как всякий
раз, когда удавалось подцепить ниточку, ведущую из сегодняшнего дня в прошлое.
Дом «Лефевр и сыновья» был основан отцом Шарля-Донасьена во
время войны с Аугсбургской лигой для снаряжения корсарских кораблей. Потом
успешно торговал, обслуживая Ост-Индскую компанию. Разбогател на работорговле,
переключился на заготовку сушёной трески и импорт муслина из стран
Средиземноморья. Ага! В конце семнадцатого века фактически монополизировал
выгодный посреднический бизнес по выкупу европейских пленников у берберских
морских разбойников, подданных султана Мулай-Исмаила.
