Мне не смешно, когда я думаю о моих подопечных. Мне грустно.
Пускай питомец называет себя как хочет, лишь бы жил подольше и был счастлив — а
я помогу в меру моих сил. Но я невезуч. Как уже было сказано, за 25 лет я
сменил трёх избранников. Второй из них меня предал и продал, третий прогнал, и
о них я не жалею. Но первый, первый…
Я хотел его спасти, но не умел. Я всегда чувствую
приближение сильной бури, это заложено в меня природой. И я пытался втолковать
моему бедному Ван Эйку, что нужно брать курс на зюйд-зюйд-ост, ставить все
паруса и искать укрытие в заливе Давао — может быть мы бы успели, «Святой Лука»
был крепкой посудиной и отлично ходил под бейдевиндом. Но сколько я ни
растопыривал крылья, изображая поднятый гафель, сколько ни указывал клювом на
юго-юго-восток, сколько ни орал, подражая вою урагана, мой подопечный меня не
понял. А когда увидел на краю неба маленькое чёрное пятнышко, было уже поздно…
О, если бы я был способен говорить! Всё в моей жизни
сложилось бы иначе. Злая насмешка судьбы! Любой дурак-какаду, жако или лори,
даже паршивый волнистый попугайчик способен бессмысленно повторять слова и
целые фразы. Но мой язык толст и непов??ротлив, щёки слишком впалы, голосовые
связки неэластичны. Я понимаю шесть языков, а читаю на восьми, но не способен
выговорить даже самое простое слово вроде «да» или «нет».
Ритуал выбора питомца довольно труден. Этому, ка?? и всему
самому важному, в своё время меня научил Он, умевший постигать суть другого
существа, на миг сливаясь с ним своей душой. Для этого необходимо хотя бы
секундное замыкание в единую кровоточную и энергетическую систему. В
зависимости от телесного устройства той или иной особи это делается по-разному.
Например, мне с моими двадцатью дюймами роста, острыми когтями и большим клювом,
если я хочу соединиться с человеком в одно целое, полагается действовать вот
как.
Нужно сесть избраннику спереди на левое плечо и немножко
сползти по его груди, что происходит естественным образом, в силу гравитации;
мои когти при этом сквозь одежду слегка пронзают человеку кожу в области сердца
— необходима хотя бы одна капелька крови; одновременно я должен тюкнуть объект
моего вожделения клювом в висок — тоже до крови. Тогда моё тело образует
«нидзи», радугу, между его Инь и Ян, в результате чего два наши Ки
сопереливаются.
На словах оно, может, и несложно, но попробуйте-ка проделать
такое на практике. Человек может мне ужасно нравиться, но вот понравится ли
ему, если на него вдруг накинется большая птица, оцарапает когтями да ещё
клюнет в висок? Добиться успеха здесь так же нелегко, как вызвать немедленное
ответное чувство в девушке, в которую влюбился с первого взгляда.
В Нагасаки, когда я решил покончить с одиночеством и взять
себе питомца, я остановил свой выбор на странно одетом человеке с жёлтыми
волосами и круглыми глазами. Он был непохож на нормальных людей (в ту пору я
считал, что нормальные люди непременно узкоглазы и черноволосы), и поэтому я
сразу ощутил что-то вроде родственного чувства. К тому же он так мечтательно
смотрел на закат! То был плотник с голландского корабля — в самом деле, очень
хороший человек с добрым, чувствительным сердцем. Но он испугался и сбросил
меня со своей груди. Сопереливания душ не произошло. Не сложилось и с двумя
другими моряками, так что в конце концов, уже твёрдо вознамерившись оставить
японские берега, я сел на грудь капитана, который лежал на палубе мертвецки
пьяный. Безо всяких помех осуществил я обряд, прочёл всю немудрящую жизнь Якоба
Ван Эйка и принял её, как свою.
С лейтенантом Бестом я поступил честнее. Он, как все заядлые
картёжники, был очень суеверен. Повстречав среди волн невесть откуда взявшуюся
«райскую птицу», он принял это за доброе предзнаменование и безропотно стерпел
маленькое кровопускание (в общем-то, не слишком болезненное — я стараюсь
действовать клювом и когтями как можно деликатней). Бест только вскрикнул:
«Cabron!» Он всегда бранился только по-испански, находя, что это наречие по
своей звучности лучше всего способно передать полноту чувств. Слово «каброн»,
вскоре ставшее моей кличкой, одно из самых обидных в этом выразительном языке.
Буквально оно означает «козёл», то есть некто с рогами, рогоносец. За такое
оскорбление в моряцкой таверне сразу бьют кружкой по голове. Лейтенант придумал
фокус, который казался ему ужасно остроумным: выкрикивать обидное слово будет
не он, а его попугай. Все шесть лет совместной жизни, с упрямством истинного
сомерсетца, Бест мучил меня этим «каброном». Но, как я ни старался, угодить ему
не смог.
С штурманом Ожье, выигравшим меня в «ландскнехт», вышло
совсем глупо. Я и не собирался брать в питомцы этого мозгляка с хитрыми
глазками. Он гонялся за мной по каюте, схватил, и я, обороняясь, совершенно
случайно вцепился в его грудь когтями, а клювом залепил в область уха. И всё,
пропал. Вмиг увидел несчастное, сиротское детство бретонского мальчишки, ощутил
его бесконечное одиночество и внутреннее отчаяние. Сердце моё дрогнуло, я решил
«это судьба», и взял штурмана под свою опеку. Хорошо ли, худо ли (в основном
худо) я провёл с ним долгие одиннадцать лет. Стыдное время! Ожье был паршивым
навигатором, но очень ловким шулером. Именно этим зарабатывал он на жизнь.
Наедине с самим собой всё тасовал и раскладывал колоду, тренировал память и
пальцы. Как-то раз, от глупой жалости, я дал ему понять, что различаю карты и
могу скрасить его одинокий досуг. Что за ужасная ошибка! Он заставил меня стать
своим подельником. Я должен был садиться за спиной его партнёров и знаками
показывать, сильные ли у них карты. Лучше всего мы зарабатывали на испанской
игре, которая называется «truc». Отсюда и возникло моё имя (прежде того Ожье
меня вообще никак не называл).
— Трюк, вот это трюк… — говаривал он в критический момент
игры как бы в задумчивости, и я должен был чесать левое крыло либо правое, поднимать
лапу и так далее. Нечего и говорить, что мою душу при этом, как говорят
карибские индейцы, обжигала медуза.
Две недели назад всё кончилось. В портовом городе Сен-Мало,
в кабаке, мой питомец затеял вчистую обобрать наивного юнца, приехавшего, чтобы
поступить на морскую службу. Ожье, как водится, сначала немного проиграл ему,
потом вынудил поставить на кон все деньги вместе с шпагой, золотым медальоном и
даже сапогами. Это у штурмана называлось «ощипать гуся до пупырышков». Но я не
захотел участвовать в подлости, демонстративно отвернулся (забыв, что на нашем
тайном языке это означает «слабая карта»), и мой питомец продулся в прах.
После этого — кошмарное воспоминание — он с криком гонялся
за мной, размахивая саблей. Моё бедное тело разрубить он не смог, но навеки
рассёк соединяющую нас невидимую нить.
Пятнадцать дней я был совсем один, в холодном северном
городе, где беспрестанно дуют злые ветры. Моя жизнь каждодневно подвергалась
опасности, я дрался с наглыми чайками, отчаянно мёрз и размышлял о своей
нескладной, горькой судьбе.
