Ведь я немолод. 52 года для попугая старость. Если б не Дар
Полной Жизни, я уже начал бы дряхлеть. Стужа и недоедания в два счёта положили
бы конец моим страданиям. «Есть ли что-нибудь лучше смерти?» — сказал Сократ. Так
не оборвать ли мне самому чугунную цепь своего существования? Не взлететь ли
туда, где меня — я верю — ожидает Учитель и где не имеет значения, попугай ты
или человек?
Вот какие мысли одолевали меня утром 25 февраля, когда я,
нахохлившись, сидел на зубце стены и с тоской смотрел на обрыдший город.
Мерзкое ненасытное брюхо тянуло меня на поиск очередной кучи отбросов. Чувство
достоинства побуждало к гамлетовскому выбору: быть или не быть — длить своё
жалкое существование, либо же отказаться от унизительного шныряния с помойки на
помойку и подохнуть. Искать нового питомца я не хотел. Я разочаровался в людях.
Крепостная стена окружала неприступный город-скалу,
соединённую с сушей узким перешейком, и была такой широкой, что по её верхушке
без труда могла бы проехать карета. Бухта, утыканная мачтами кораблей,
располагалась с внешней стороны укреплений, я же сидел с внутренней, в тени
дозорной башенки, чтоб не мозолить глаза зевакам своим необычным для этих
чаечно-гагарных краёв опереньем. За спиной, стуча каблуками, ходили люди:
моряки, разносчики, торговки, попрошайки — обычный портовый люд. Ниже, прямо
напротив, простиралась пышная Испанская набережная, парадный фасад одного из
богатейших портов Европы.
Город Сен-Мало расцвёл и разжирел на торговле с заморскими
странами. Высокие дома здесь сложены из особого камня, испещрённого слюдяной
крошкой, и от этого в лучах солнца стены сверкают, будто золочёные кирасы
королевских мушкетёров; сходство с гвардейской шеренгой усугубляется острыми
крышами, похожими на ребристые медные шлемы. Во время прилива, когда корабли
пришвартовываются прямо у крепости, на переплётчатые окна верхних этажей
ложатся тени мачт.
Здесь всегда шумно: днём зычно орут грузчики и жадно кричат
чайки, а ночью в многочисленных тавернах дерут глотку пьяные матросы. В солёном
воздухе смешиваются самые лучшие и самые худшие на свете запахи — свежих устриц
и протухшей рыбы, ямайского кофе и волглой мешковины, ост-индских пряностей и
отхожих мест.
Хоть давеча и назвал город обрыдшим, вообще-то я люблю
портовые шумы и ароматы. Во время плаваний, когда подолгу, иной раз по много
недель, не видишь ничего кроме воды и неба, я очень скучаю по этой смрадной,
скученной, порочной, но такой настоящей жизни! Однако на сей раз моё пребывание
на суше чересчур затянулось. Как говорят моряки, я крепко забичевал. Земля мне
надоела, моя душа жаждала океанского простора. Оттого-то, верно, и одолевали
меня тяжкие, беспросветные мысли.
Жизнь не любит нытья и безжалостно карает малодушных. Из-за
уныния и сплина я утратил всегдашнюю бдительность — и понёс за то заслуженную
кару.
Что-то прошелестело, воздух будто колыхнулся, и мир вокруг
меня вдруг сделался мелкоклетчатым, словно кто-то взял и разграфил его на квадраты.
Я встрепенулся, хотел расправить крылья — не получилось. Со всех сторон меня
опутала тонкая нитяная сеть.
Кто-то схватил меня и крепко стиснул. Я ощутил
сладко-солёный запах мальчишеского пота, а ещё дегтя, варёной капусты и азарта.
В ужасе я закричал: Кр-р-р-р! Это выражение я позволяю себе
лишь в минуту крайнего возбуждения.
Хоть на голову мне, прямо поверх сетки, сразу натянули
полотняный мешок, я сразу понял, что произошло.
Как глупо!
Уже несколько дней меня выслеживал настырный остролицый
мальчишка с жадными, как у хорька, глазами. Он подманивал меня, рассыпая на
земле крошки, а сам что-то прятал за спиной. Он делал умильную физиономию и
говорил мне «цып-цып-цып», словно я какая-нибудь курица. Из всех многочисленных
опасностей, окружавших меня в городе (тут и кошки, и чайки, и подлые вороны,
всегда нападающие скопом), эта казалась смехотворной. Я не удостаивал её
внимания.
И вот мудрейший из земных попугаев, обладатель Дара Полной
Жизни, покоритель ста морей (да простится мне нескромность) попался самым
жалким манером, будто никчёмный воробьишка.
Нет более сильного средства против суицидальных мыслей, чем
неотвратимая угроза жизни. То, чем ты не дорожил, чем готовился пренебречь, сразу
обретает и ценность, и смысл. Животный ужас вытеснил все мысли и чувства.
Я забился, но тщетно.
Радостно вопя, насильник тащил меня куда-то.
Неимоверным усилием я сумел скинуть с головы покров. Это не
дало мне свободы, но по крайней мере теперь я мог видеть происходящее.
Оказалось, что паршивец уже сбежал с крепостной стены и
несётся по Испанской набережной, лавируя меж людьми, повозками и лошадьми.
Куда он меня тащит?
Может быть, это судьба, вдруг подумалось мне. Напряжением
воли я подавил панику. Мне помогло изречение Учителя: «Худшие миги жизни дают
кратчайший путь к сатори».
Сатори я не испытал, но всё же несколько воспрял духом.
Я сказал себе: мальчик увидел необычную и, скажу без ложной
скромности, красивую птицу. Захотел её поймать — как ловят мечту. Проявил
похвальное упорство, изобретательность и достиг цели. Так, может быть, всё к
лучшему? Доселе мои питомцы были взрослыми, укоренившимися в своих грехах и
заблуждениях людьми. Я мог о них заботиться, но исправить их карму был не в
силах. Иное дело — душа юная, неоперившаяся. Как много пользы способен я ей
принести! Сколь многому деликатно и тактично, исподволь, научить! Пусть мальчик
сажает меня в клетку, я найду способ завоевать его доверие и дружбу.
И я перестал попусту барахтаться, а вместо этого осуществил
ритуал сопереливания, благо пострелёнок плотно прижимал меня к груди. Я
царапнул его когтем через холщовую рубашку, изогнувшись, клюнул в висок.
Я заглянул в жизнь моего маленького похитителя, проникся его
внутренним взором, услышал голос его сердца.
Перед внутренним взором мальчишки длинной чередой
выстроились чучела птиц: чаек, крачек, дятлов. Ещё там был ястреб и два филина.
Поодаль, окружённое мечтательным сиянием, мерцало стеклянными глазами ещё одно
чучело, чёрно-пурпурное, в котором я с содроганием узнал себя.
Голос сердца у маленького негодяя шептал: «Три, нет, четыре,
нет, ПЯТЬ ливров!»
Он не собирался сажать меня в клетку. Паршивец зарабатывал
на жизнь тем, что убивал птиц и продавал их чучельщику.
Озарение длилось долю секунды.
Клюнутый заорал от боли, взмахнул сетью и со всего маху
жахнул моим бедным телом о стену. Он решил прикончить меня прямо сейчас.
