Я был полуоглушён, но не лишился сознания. У моего убийцы
сила в руках была ещё детская.
Сообразив это, он взялся за дело основательней. Стал
раскручивать сетку над головой, чтоб увеличить мощь следующего удара.
Прощаясь с жизнью в этом головокружительном верчении, я
кинул последний взгляд на облака, мачты, дома, лужи — на суетный мир,
показавшийся мне в тот миг недостойным усилий, потраченных мною на его
постижение.
«К чёрту такую карму», помнится, подумал я.
И невдомёк было мне, глупому попугаю, что таким диковинным
образом начинается самая лучшая глава моей бесконечно долгой жизни; что я делаю
первый шаг к дороге, которая позволит мне вернуться в утраченный рай. Пусть не
навсегда, на время, но глубоко заблуждаются те, кто верит, что рай — это
навечно. Одна из максим Учителя, которую я долго не понимал, гласит:
«По-настоящему ценно лишь преходящее».
Глава 2
Медноволосая незнакомка
В миг, когда я посчитал свой Путь оконченным, откуда-то —
как показалось мне в потрясении, издалека — раздался юношеский голос,
крикнувший по-французски с лёгким акцентом:
— Что ты делаешь, мерзкий мальчишка!
Меня больше не вертело, не крутило. Смертоносного удара о
каменную стену не последовало.
Головокружение прошло не сразу, перед глазами всё плыло, и я
разглядел лишь, что кто-то схватил моего погубителя за плечо — и, видно,
крепко, ибо тот взвыл.
Я тряхнул головой, чтоб туман рассеялся. И увидел перед
собой не юношу, а молодую женщину или, быть может, девушку. Она была высока
ростом, одета в платье китайского перламутрового шёлка, из-под фетровой шляпы с
фазаньими перьями выбивались волосы тускло-медного оттенка, длинноносое лицо
пылало гневом.
— Зачем ты хочешь убить бедную птичку? — воскликнула она,
взяв негодяя за ухо длинными пальцами.
По европейским меркам чудесную мою спасительницу никак
нельзя было назвать красавицей. Современные мужчины почитают привлекательными
женщин круглолицых, мясистых, с толстым дерьером и огромным бюстом. Эта же, как
я уже сказал, была долговяза, тоща, движения не по-дамски резки, черты лица
остры, не то что у щекастых рубенсовских наяд. Лиф на платье нисколько не
выпячивался, а бёдра хоть и казались широкими, но исключительно за счёт фижм.
Прибавьте к этому низкий, немного хрипловатый голос, нисколько не приторный и
не писклявый, каким обычно стараются говорить барышни. Мне, впрочем, он
прозвучал райской музыкой, а ещё сладостней был визг, исторгнутый моим мучителем.
— Мой попугай! — захныкал мальчишка. — Что хочу с ним, то и
делаю! Пустите ухо, тётенька!
С юридической точки зрения он был прав, ведь человеческие
законы не признают за нами, так называемыми «меньшими братьями», никаких прав
личности. Я отношусь к категории «дичи», и, если не имею хозяина, могу стать
собственностью первого встречного. Так уж устроен наш несправедливый мир, мне
его не переделать. Учитель говорил: «если не можешь изменять обстоятельства,
нет смысле на них сетовать». Я и не сетую.
— Я дам тебе за него три ливра.
Эти слова заставили меня насторожиться. Видите ли, я не
избалован человеческим великодушием и привык в каждом поступке подозревать
корысть — слишком много била меня жизнь. А тут ещё этот плюмаж на её шляпе. Уж
не решила ли дамочка украсить свой головной убор моими маховыми или рулевыми
перьями, подумалось мне. Это хорошо говорит о её вкусе, но означает, что я
угодил из огня да в полымя.
— Ага, три ливра! Такого попугая поискать! Мне в чучельной
лавке за него все десять дадут! — заорал маленький мерзавец, хотя, помнится,
мечтал самое большее о пяти.
С минуту они торговались, а я пытался настроиться на
философский лад. Возможно, на моём месте у вас и были бы предпочтения, чем вы
хотите стать — чучелом или украшением на шляпе, но я меж двумя этими
перспективами большой разницы не видел, да и кто спрашивал моего мнения?
Рыжая дева приобрела меня за семь серебряных монет.
Что ж, всякому существу полезно узнать свою истинную цену.
Отличное средство от самомнения! Когда тебя оценивают по стоимости перьев, это
здорово отрезвляет.
Мальчишка снял с меня сеть, сказав, что она ему ещё
пригодится, и убежал, а барышня поставила на мостовую сундучок (я забыл
сказать, что она несла прямоугольный и, судя по всему, довольно тяжёлый ларец с
ручкой), взяла меня двумя руками и с любопытством оглядела.
Я тоже получил возможность рассмотреть её вблизи.
Да уж, не красавица. Разве что большие круглые глаза
пепельно-серого оттенка хороши — разумеется, по европейским меркам. В Японии,
например, их бы обозвали кошачьими. Кроме любопытства я прочёл в них
застарелое, ставшее привычным страдание и тревогу. Такое не часто обнаружишь во
взгляде молодой девицы. Хотя, конечно, я не могу считаться авторитетом в этом
вопросе, поскольку прекрасный, он же слабый пол мне мало знаком. На море женщин
не бывает, а тех, кого встретишь в порту, прекрасными и тем более слабыми
назвать трудно.
— Лети! И принеси мне удачу, — сказала незнакомка
по-немецки, верней по-швабски (на «Святом Луке» одно время половина команды
была из южной Германии, и я хорошо знаю этот мелодичный, мягкий диалект).
Она подбросила меня в воздух и махнула рукой.
— Гляди, больше не попадайся!
Как же я был смущён и тронут уроком, который преподал мне
мир! А ведь я только что был готов его проклясть.
Вот этот урок: да, вокруг много беспричинного зла, но есть и
беспричинное добро — самое милое, что только бывает на свете. Это когда
что-нибудь хорошее делают не намеренно и безо всякой помпы — просто так, не
ожидая от сего никаких выгод. Пусть даже барышня в шёлковом платье спасла меня
из суеверия. Допустим, ей нужна удача в каком-то деле — неважно! Если добро
глупое, от этого оно только выигрывает в моих глазах.
Она взяла свой сундучок, в котором что-то звякнуло, и пошла
дальше по набережной, а я летал над нею кругами, растроганный до слёз (вообще-то
попугаи от чувств не плачут, сентиментальной слезливости я научился у людей).
Чем бы мне тебя отблагодарить, щедрая чужестранка, думал я.
Молодая женщина шла по каменным плитам решительным и твёрдым
шагом, глядя прямо перед собой. Вдруг я заметил, что прохожие, завидев её,
останавливаются. Некоторые перешёптывались, другие даже показывали пальцем —
она ничего этого не замечала, погружённая в свои мысли.
И тут я понял, в чём дело. Платье, шёлковое платье!
