Я увидел кабинет в Мюнхене, услышал равнодушный голос,
объясняющий, что турецкая поездка господина фон Дорна была не официальной и
потому казна не несёт за неё никакой ответственности.
Мелькнула одутловатая физиономия с подшмыгивающим мясистым
носом (господин Мёнхле, сводный братец). Зазвенели монеты, ссыпаемые из кожаных
мешочков в сундук. По ухабистой дороге понеслась кожаная карета, из-под колёс
летели брызги, небо висело над зимними полями мокрой мешковиной.
Летиции надоело обивать мюнхенские пороги. Она решила, что
выкупит отца сама. Списалась с арматором из главного французского порта
Сен-Мало, заложила кузену родовой замок и отправилась спасать того, ради кого
не жалко ничего на свете.
Ну что сказать?
Мне чрезвычайно понравилась моя новая подопечная. Видимо,
зря я потратил столько лет своей жизни исключительно на мужчин. Если остальные
женщины похожи на Летицию де Дорн, подумал я, они действительно являются лучшей
половиной человечества.
Моя питомица не только смела и самоотверженна в любви, она
ещё и умна. Её изначальный расчёт был правилен: именно через мореходов из
Сен-Мало и следует действовать. Если б война не положила конец морской
торговле, план легко бы осуществился. Что же до предложения Лефевра, мне оно
показалось нечестным. Я немного разбираюсь в расценках и обыкновениях
корсарского промысла. Если б я умел говорить и имел соответствующие полномочия,
то сумел бы существенно сбить запрошенную цену. В конце концов, Лефевр не
единственный арматор в городе, да и репутация у него, сколько мне известно, не
самая хорошая.
Милое, бедное дитя, как же тебе трудно в этом чужом и
непонятном мире! Я помогу тебе, я сделаю всё, что в моих силах!
Хватило нескольких секунд, чтоб я проникся интересами и
заботами моей Летиции.
Счастье и огромное везение, что она не сбросила меня со
своей груди ни в миг самого сопереливания душ, ни после.
Глава 4
Подруги
О нет! Она стойко перенесла кровопускание, да ещё
успокаивающе прижала меня к себе.
— Бедняжка, ты испугалась этих дураков стражников! —
Потрогала дырки от когтей на лифе. — И ещё я вижу, что моё шёлковое платье тебе
не по вкусу. Никому оно в этом городе не нравится. Пожалуй, действительно,
уберу его в сундук.
Мы шли по узкому переулку, где пахло помоями, а под ногами
валялись очистки.
Летиция разговаривала со мной, это грело мне сердце.
— Хочешь, я возьму тебя к себе?
Ещё бы я не хотел! Насколько мог сладким голосом я
прокурлыкал полное своё согласие.
— Не ворчи, — сказала она. — Не понравится — улетишь.
Насильно удерживать тебя я не стану.
Разве можно улететь от того, с кем породнился душой?
Глупенькая!
— Как бы мне тебя, птичка, назвать?
Она взяла меня в руки, повертела так и этак. Я снова
закурлыкал, готовый принять любое имя. После того, как тебя величали Каброном
или Трюком, особенно привередничать не станешь.
И всё же её выбор меня потряс.
— Я стану звать тебя Кларой, моя славная девочка, — объявила
Летиция.
О боже… Неужели не видно по хохолку, по гордому рисунку
клюва, по всей моей мужественной осанке, что я никак не могу быть Кларой? Я
издал крик протеста.
— Ей нравится, — умилилась невежественная девица. — Ты даже
пытаешься повторить своё новое имя: клррр, клррр.
Остаток дороги до гостиницы мы молчали. Не знаю, о чём
думала моя питомица, а я пытался свыкнуться с мыслью, что отныне буду «славной
девочкой» по имени Клара.
Но в гостинице я сразу забыл о своей обиде.
Едва Летиция поднялась в номер и заперла за собой дверь, она
повела себя весьма неожиданным образом. Рухнула на постель и громко
разрыдалась.
Это застало меня врасплох. Я не привык к слезам — мужчины
плачут редко, обычно такое случается спьяну. Я, разумеется, видал на своём веку
рыдающих женщин. Но Летиция плакала совсем не так, как они. Не напоказ, не
жалобно, не взывая к состраданию, а глухо, безнадёжно, словно тяжесть мира
стала для неё совсем невыносимой. Она рыдала оттого, что не знала, как ей
поступить, а кроме неё принимать решение было некому.
Просмотрев всю её жизнь, я знал, что плакала моя питомица
очень нечасто. Когда это случилось в предыдущий раз?
Я порылся в картинках из её прошлого и удивился. Как, всего
одиннадцать дней назад?
Я снова увидел дорожную карету, но она не ехала, а стояла;
над дорогой слепой дождь сменился туманом. Из него выскочили три тёмных силуэта
и превратились в оборванцев. Судя по цвету мундиров то были дезертиры из
прусской армии. Один схватил за узду коренника. Другой стащил с козел и ударил
рукояткой сабли кучера, третий распахнул дверцу и гнусаво пропел: «Вылезай,
кошечка, ты приехала». В ответ карета изрыгнула струю дыма, огонь и грохот.
Разбойник упал, не вскрикнув. Остальные мгновенно исчезли в тумане.
Молодец, девочка, думал я, слушая, как всхлипывает и стучит
зубами Летиция. Не переживай, так ему и надо. Не стоит этот гнусавый твоих
слёз. Хотя она — уж мне ли было этого не знать — плакала не из-за гнусавого, а
из-за того, что мир устроен так ужасно.
В предпоследний раз моя питомица плакала, когда пришло
письмо из Сале (это я уже описывал). А в предпредпоследний — в тринадцатилетнем
возрасте, из-за прыщика на лбу.
Я и то плачу чаще. И если уж меня пробирает слеза, то не на
одну минуту, как эту фройляйн.
Потому что всего через минуту рыдания её стихли, она
скрипнула зубами, сжала кулаки и села на кровати.
Поглядела на меня — улыбнулась. Не знаю, что такого
комичного нашла она в моём облике, но я не оскорбился, а обрадовался, что моя
подопечная справилась с унынием и слабостью.
— Бедняжка, — сказала Летиция. — Ты тоже напереживалась.
Надо тебя покормить.
Она налила молока, накрошила бисквита.
Что ж, мы, моряки, не привередливы. Едали и не такое.
Я вежливо опустил клюв в блюдце, чихнул (у меня от молока
всегда чесотка в носу). Солонинки бы с красным перцем, да глоток-другой рома.
Кое-как я выбрал крошки, пока они вконец не размокли.
Девушка наблюдала за мной.
— Будем подружками, смешная птица? Мне сейчас очень нужна
подруга! Ах, где ты, моя Беттина…
Кто-кто?
