— Ты кто, сынок? — спросил он добродушно, с любопытством
оглядывая Летицию в её чёрно-белом наряде и кудлатом парике. — Лекарь? Капитан
сейчас занят, велел мне заняться тобой, когда заявишься. Я корабельный штурман
Кербиан.
Ага, тот самый, которому арматор пригрозил отдать
командование, если Дезэссар станет артачиться. Красный нос с прожилками, седые
брови. Потухшая трубка в углу рта, неторопливая походка враскачку. Хоть я видел
господина Кербиана в первый раз, без труда мог бы описать его жизнь, характер и
привычки. Старый бродяга, каких я встречал бессчётное количество, во всех
портах и на всех морях.
— Хорошо нынче стало, не то что в прежние времена, — сказал
он, пожимая Летиции руку. — Король, дай ему Боже, заботится и о наших душах, и
о телах. Есть кому полечить моряка, есть кому и отпеть… Что-то молод ты для
хирурга.
— Я лекарский ученик, — осторожно ответила она.
— На суше, может, и ученик, а у нас будешь «господин
доктор». Держись посолидней, мой тебе совет. Звать тебя как?
— Эпин. Ле… Люсьен Эпин.
— Экий у тебя говор чудной. Ты откуда родом?
— Я из Фландрии, мсье Кербиан.
По напряжённому лицу было видно, что девочка ожидает и
других вопросов, но их не последовало.
— Тогда ясно. Зови меня «папаша Пом». У нас всех кличут по
прозвищу, так заведено. Только капитана нельзя — плохая примета. Привыкай,
сынок, у моряков много примет, с этим строго. И тебе прозвище дадут, когда
присмотрятся. Пилюлькой окрестят, а то и Клистиром. — Он хохотнул и шлёпнул
новичка по плечу. — Прицепится — и навсегда. С юных лет до гроба, с одного
корабля на другой. Взять хоть меня. Четырнадцать лет мне было, когда я
обожрался яблоками из палубной бочки, до поноса. С тех пор всё Pomme, да
Pomme.
[18]
Тебе-то сколько лет, не в обиду будь спрошено?
— Восемнадцать, — чуть поколебавшись, ответила она.
Папаша Пом подмигнул:
— Ну, будем считать так. Прибавил малость? Усы-то ещё не
растут? Никуда не денутся, вырастут. Не переживай. У меня только к двадцати под
носом вылезло что-то, ужас как я убивался. Зато теперь щетина — хоть картошку
чисть. Эй, дневальный! — заорал он настоящим штурманским басом, какой слышно в
любую бурю. — Лекарь прибыл! Собрать всех на осмотр! — И обычным голосом: —
Пока соберутся, пойдём-ка в кают-компанию, я расскажу тебе про «Ласточку»… Ишь,
какой славный попугай. Твой?
Это уж было про меня — я перелетел к Летиции на плечо и
стиснул пальцы: не робей, я с тобой!
Штурман, видно, был человек хороший. А это очень важно. В
дальнем плавании штурман — второе лицо после капитана.
Мы прошли на квартердек, откуда вниз вела грязноватая
лестница (ещё один верный признак не слишком примерного порядка на борту).
Папаша Пом на ходу рассказывал:
— «Ласточка» наша — птичка-невеличка, всего 250 тонн. Кого
надо, догонит, от кого надо упорхнёт. А если что, в обиду себя не даст. Главный
канонир у нас хват, каронады из шведского чугуна, и пушки тоже самые лучшие, не
какие-нибудь железные — бронзовые.
— Велика ли команда? — опасливо спросила Летиция, наверное,
прикидывая, скольких пациентов ей придётся пользовать.
— Не особо. На абордаж мы никого брать не собираемся. Кто
напугается и спустит флаг — тот наш. А кто заерепенится и начнёт
отстреливаться, пусть катится к чёрту. В плавание пойдут шесть офицеров, трое
«сухопутов», да кубричного народу сорок две души. Ребята все ловкие — десять
марсовых, шестеро ноковых, — похвастался Кербиан.
Девочка моргнула. Откуда ей знать, что марсовые матросы, кто
работает на верхушке мачты, да ноковые (эти и вовсе добираются до кончиков рей)
— цвет и костяк команды. Из сорока двух матросов шестнадцать мачтовых — очень
недурно. «Сухопуты» — это, надо полагать, врач со священником и адмиралтейский
писец.
— Вообще же, — понизил голос штурман и оглянулся, — команда
на «Ласточке» особенная. Чуть не треть приходится нашему капитану роднёй,
остальные соседи или давние приятели. Рука руку моет. Посторонних не жалуют. До
сих пор чужаками тут были я да писец. Теперь прибавитесь вы с попом. Надо и нам
друг дружки держаться.
Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со
штурманом, которому не доверяет? Странно.
Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:
— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека,
кто блюдёт хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.
— А вы разве не из Сен-Мало?
— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи?
— с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.
— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?
— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым
плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернёмся обратно.
Ходка лёгкая, короткая. Ни с цингой, ни с жёлтой лихорадкой возни у тебя не
будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.
Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под
низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством
огляделась.
— Э, с животными сюда нельзя! — показал на меня Кербиан —
Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.
— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь.
На сердце у меня потеплело. А тут Летиция ещё прибавила, с
железом:
— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.
Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:
— Ты, я смотрю, паренёк с характером. Это правильно.
Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на
стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две — именно что
шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и
палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны
копотью и пороховым дымом.
М-да, видал я на своём веку кают-компании и получше.
Дощатый стол, вокруг — восемь привинченных к полу грубых
стульев. Оконные стёкла поцарапаны. По бокам рундуки — самые простые, из
просмолённой сосны. На «Святом Луке» в кают-компании была мебель красного
дерева, серебряная посуда. Индийский ковёр. А тут единственное украшение —
тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж
двух орудий.
