— Да.
— Тогда, значит, ты сам видел, как часто люди живут в нищете посреди изобилия. Аренда, которую они платят, бывает больше, чем все, что они могут выручить за свой урожай. Мы не можем дольше терпеть такое положение, когда люди постоянно вынуждены бороться за то, чтобы свести концы с концами. Должен быть справедливый баланс. За работу люди должны получать справедливое вознаграждение.
Он помолчал.
— Когда вы останавливались на такой бедной ферме, вы наверняка брали корм для лошадей, цыпленка себе на ужин и потом уезжали, не заплатив?
Джонни вспыхнул алым румянцем и с пристыженным лицом промолчал.
— Ага, так я и знал, это по-королевски, — с горечью сказал Ламберт.
— Я не хотел так, — промолвил Джонни. — Но нам не платили жалованье.
Ламберт схватил его за руку.
— Вот-вот, так оно все и происходит! — сказал он. — Если все богатство сосредотачивается в руках у короля и при его дворе, значит, вокруг будет нищета. Король собрал армию, но тебе он не платил, поэтому тебе приходилось кормить свою лошадь и не платить за это, а значит, в конце цепочки оказывается какая-нибудь бедная вдова с единственной курицей, к которой приходят королевские воины и забирают все яйца.
Эстер наблюдала за тем, как ее пасынок и Ламберт дошли до конца фруктового сада и повернули к озеру.
— Надеюсь, он сможет сказать что-то, что примирит Джонни с происшедшим, — сказала она. — Я боялась, что он никогда уже не будет счастливым.
— Может, у Ламберта и получится, — согласился Джон. — Он командовал людьми. Думаю, такие ребята, как Джонни, ему тоже встречались.
— Он так добр, что взял на себя этот труд, — сказала Эстер.
— Похоже, что за свои труды он получит горшок с моими лучшими тюльпанами, — иронически улыбнулся Джон.
Эстер тихонько засмеялась.
— Ну, уж только не «Семпер Августус», — пообещала она.
Лето 1649 года
С приходом лета число посетителей Ковчега выросло, и светская жизнь в Лондоне возродилась.
Дебаты на тему того, какое следует строить общество, что может быть позволено, а что следует запретить, пылали как лесной пожар. Памфлеты, проповеди, обличительные речи и журналы потоком изливались с небольших печатных прессов, выросших за годы войны как грибы. Писались новые пьесы, выпускались новые поэмы. Все общество пронизывало ощущение того, что люди живут в самом сердце перемен, в новом мире, подобного которому никогда ранее не существовало. Королей убивали и раньше — и в Англии, и на континенте, но только на поле битвы или тайно, и их троны тут же захватывали другие претенденты. Здесь же подверглась рассмотрению вся система монархии, и был сделан вывод, что она настолько несовершенна, что народ предпочел разрушить ее и никого не поставил на опустевшее место.
Оливера Кромвеля теперь следовало называть председателем Государственного совета, и в Англии, казалось, никогда больше не будет другого короля. Даже если большинству и думалось, что новое государство не многого добилось. Участие в выборах так и не стало общедоступным, бедняки по-прежнему не имели права голоса в планировании будущего нации. Церковная десятина не была уничтожена, а ведь многие сражались именно за это. Не была проведена реформа правосудия и землевладения. В парламенте по-прежнему сохранились палата лордов и палата общин, в которых заседали джентльмены-землевладельцы, прежде всего удовлетворявшие собственные нужды. Так что справедливость, на которую так страстно надеялся Джон Ламберт, все еще была очень далеко.
И тем не менее ощущение возбуждения и оптимизма было таким же осязаемым, как и теплеющий воздух мая и июня. Царило предчувствие наступающих перемен, надежды, шанса на то, что Англию возможно будет превратить в страну, в которой смогут процветать многие вместо немногих. Семьи, годами жившие в раздоре, поскольку поддерживали враждующие армии, снова становились друзьями. Церкви, опустевшие из-за богословских споров, восстановили свое влияние благодаря новой, более свободной, неформальной манере богослужений. Людям хотелось положить конец церемониям и неискренности. Люди хотели свободно говорить со своим Богом, свободно говорить друг с другом.
Неформальное объединение философов, ботаников, математиков, врачей и астрономов регулярно проводило свои беседы. Среди них были Томас Вартон и Джон Традескант. С марта Джон Ламберт был в Лондоне и редко пропускал эти встречи, привлеченный дебатами в области математики и ботаники. Многие участники тем летом частенько посещали Ковчег, гуляли по саду, сиживали у маленького озера, восхищались чем-нибудь новым и интересным в собрании редкостей и оставались обедать.
Эстер как хозяйка ревностно старалась проявить себя самым наилучшим образом. Она гордилась тем, что могла накрыть стол для дюжины гостей и потом предложить постели половине из них, а еще больше тем, что центром притяжения для всех этих людей были дом и сад Традескантов.
Беседы затягивались далеко за полночь, и по мере того, как понижался уровень портвейна в бутылках, разговоры уводили собеседников все дальше и дальше от функций частей тела, существования ангелов, движения планет по небесной сфере и увеличения или падения содержания сахара в соке кленов в саду у Джона. Обсуждения становились все сумбурнее и красочнее. Элиас Эшмол,
[41]
знаток законодательства, как-то вечером поклялся, что мог бы с точностью до одного часа предсказать время смерти человека, если бы у повитух хватало ума записывать точное время рождения для того, чтобы он мог строго научно составить индивидуальный гороскоп.
— А вы хотели бы это знать? — спросил Джон слегка заплетающимся языком.
— Я все хочу знать, — ответил Элиас. — Именно поэтому я и считаю себя ученым. Я, например, родился под знаком планеты Меркурий, и вы сами видите, что я абсолютно человек своего знака — деятельный и переменчивый.
— И выглядишь как серебряный слиток, точно как этот металл! — пробурчал кто-то себе под нос.
— Но нужно проводить границу между личным и вторжением в жизнь человека, — несколько невнятно изложил свою мысль врач. — Скажем, я хочу знать, как кровь течет по венам. Но я ведь не стану вскрывать вены у себя на руках, чтобы проверить, как это происходит. Я не хочу становиться подопытным кроликом для своих же собственных экспериментов.
— Вовсе нет! — страстно прервал его один из сидящих за столом. — Пока вы не готовы проникнуть в свое собственное сердце, считайте, вы даже еще не начали исследование. Так, простое любопытство.
— Ага! То есть нужно быть готовым умереть от чумы, чтобы доказать, что она заразна!
— Нет, в самом деле, невозможно наблюдать за пациентами на расстоянии, — заметил доктор Вартон. — Когда в Лондоне была чума, я…
