Он тоже заметил возникшую среди черных сутан бенедиктинцев Милдрэд. В своем роскошном одеянии и драгоценном венце она была подобна королевне. И Юстас, только что-то говоривший прелату, умолк, уставившись на нее своими бесцветными неживыми глазами. Она же только на миг задержала на нем взгляд. И как бы краток он ни был, Милдрэд отметила, что принц выглядит просто ужасно. Обычно принц, несмотря на неприятную внешность, всегда следил за собой, чтобы соответствовать своему высокому положению, был аккуратен и держался с достоинством. Теперь же он мало отличался от своего распоясавшегося сброда: сидел на взмыленном, храпящем коне, его золотая цепь сбилась на плечо, капюшон был откинут, а русые волосы, всегда гладко причесанные, торчали космами и были такими же серыми, как и его запыленная одежда, отросшая борода разметалась, и сквозь нее были видны воспаленные кровоточащие язвы.
— А вот и ты, моя леди! — почти весело воскликнул он. — Что, думала, эти длиннополые святоши смогут спрятать тебя от меня? Но знай, что бы ни случилось, я никогда не оставлю тебя. И буду ждать тебя за каждым углом, где ты захочешь укрыться.
Милдрэд не обратила внимания на его слова. Ибо смотрела только на поникшего в седле перед ним маленького Вилли. Юстас удерживал его рукой, но малыш почти перегнулся, головка его бессильно свесилась.
— Немедленно дай его мне! — приказала Милдрэд, сбегая со ступеней.
— Это мой сын!
— Это мой сын! — в ярости выкрикнула Милдрэд. — И я не позволю мучить его такому зверю, как ты!
Лицо Юстаса перекосилось от ярости, но он ничего не сказал, даже растянул губы в подобии улыбки.
— О, моя красавица вдруг вспомнила, что произвела на свет это дитя?
Милдрэд все же разжала стиснувшую бесчувственного ребенка руку, и тот упал ей в объятия, откинув головку. Он был очень бледен и весь в пыли, на его щеках виднелись грязные дорожки от высохших слез, а глаза оставались закрытыми.
— Что вы сделали с ним? — как кошка, зашипела Милдрэд.
Но вместо Юстаса ей ответил подъехавший Геривей Бритто:
— Малыш просто устал. Его высочество не спускал его с рук всю дорогу. А это непростой путь для такого крохи.
Еще он сказал, что они неслись много миль вскачь, делая лишь небольшие остановки, вот мальчик и подустал, сначала капризничал и плакал, потом затих…
Милдрэд уже не слушала.
«Зачем Юстас взял с собой сына?» — думала она, пока несла Вилли через церковный двор, прорывалась сквозь толпу мечущихся людей и храпящих под всадниками лошадей. Вокруг было шумно и пыльно, но Милдрэд все же пробралась к большому дому аббата, где жила все это время.
Юстас кричал вдогонку, что не жалеет, что утомил мальчишку, раз это пробудило в ее бесчувственном сердце волнение за их сына. Да, ранее она демонстративно сторонилась малыша, но сейчас нужно было побыстрее оказать ему помощь. И почему она не забрала Вилли с собой, когда ее отправили в Бери-Сент? Вряд ли бы тогда Стефан стал возражать, изъяви она подобное желание.
Милдрэд поднялась на длинную каменную галерею, которая тянулась вдоль фасада дома аббата. Вилли по-прежнему не шевелился, она видела его безучастное личико, чувствовала его теплую тяжесть в своих объятиях.
— Джун! Джил! — окликнула Милдрэд своих женщин. — Немедленно ко мне!
Аббатский дом в Сент-Эдмундсе был настоящим дворцом, с шиферными крышами и каминными трубами, с изысканными галереями, где всюду возвышались колонны с резными капителями, полы были вымощены мозаикой, двери украшены металлическими заклепками, а сдвоенные окна затянуты тончайшей роговой пластиной в оловянном переплете.
Милдрэд остановилась у двери в свои покои и только тут заметила, как запыхалась от бега. Но расторопная Джун уже отомкнула дверь, и Милдрэд, войдя в покои, сразу же кинулась к ложу на возвышении. Джил торопливо раздвигала складки расшитого полога, помогая госпоже уложить мальчика.
— Принесите холодной воды, — приказывала леди, расстегивая застежки на кафтанчике ребенка. — Джил, иди в монастырский лазарет и приведи лекаря, брата Леофстана.
Милдрэд уже сняла с сына тяжелое, грязное одеяние, бережно уложила его потную растрепанную голову на подушку. Когда она стала обтирать его водой, малыш впервые открыл глаза и посмотрел на нее. Взгляд его сначала был мутный, потом прояснился.
— Мы не будем дальше ехать?
— Нет, мой маленький. Теперь ты отдохнешь и я напою тебя сладкой водичкой.
Вилли улыбнулся и опять закрыл глаза. Он был предельно утомлен, даже поднесенную к губам воду с медом глотал с трудом.
Вскоре появился лекарь. Это был худой монах с продолговатым озабоченным лицом. Как и все в аббатстве, он был напуган дерзким поведением принца, но упомянул об этом лишь мельком, весь сосредоточившись на мальчике.
— Думаю, что ничего страшного нет, ребенку теперь необходим только покой, — сказал он, осмотрев Вилли. — Как я слышал, отряд принца проделал немалый путь от самого Лондона, и его высочество все время держал ребенка при себе. Прискорбно, что такого кроху… Сколько ему лет?
— Он родился в день святого Аникета, два года назад.
— О, в день святого Папы Римского Аникета, семнадцатого апреля.
— Да, мой сын родился недоношенным и…
— Ну, сейчас он в полном порядке, выглядит крепышом, а то, что так обессилен… Принц зря взял такого малыша без нянек и привычного окружения, да еще проделал путь, после которого и опытные наездники порой падают из седла. За три дня преодолеть расстояние от Лондона… Гм… Похоже, они делали до пятидесяти миль в день. Конечно, мальчик переутомился. Но, поверьте, дети быстрее взрослых набираются сил, и если вы дадите сыну теплого молока… Да-да, только теплого молока, можно с яйцом и медом. А потом — сон и покой. Думаю, с Божьей помощью завтра мальчик уже окончательно придет в себя.
Эти слова успокоили Милдрэд, но она не оставила сына, сама обтерла влажным сукном его грязное тельце, переодела в чистое белье, даже упросила полусонного проглотить немного взбитого с яйцом молока. При этом разговаривала с ним так ласково, была так нежна, что в какой-то момент Вилли открыл глаза и попросил:
— Вы останетесь со мной? Не уйдете?
— Нет, Вилли. Я буду рядом.
Он улыбнулся, а потом раскинул ручки и закрыл глаза. А Милдрэд сидела с ним, пока удерживающая ее пальцы ручка не разжалась и малыш погрузился в глубокий, спокойный сон.
Ее женщины, не очень-то общительные, все же осмелились заметить:
— Так-то лучше, миледи. А то и впрямь… ребеночек брошен на чужих людей, а отец… Он хоть и интересуется малышом, но совсем не умеет с ним обращаться, и Вилли даже побаивается его.
Милдрэд просидела с сыном, никуда не выходила, порой прислушивалась в царящему в обычно тихом монастыре шуму. Конечно, в положенное время в аббатстве били в колокола, монахи несли службу, что бы ни случилось, ибо в этом заключалась их прямая обязанность — молить Небеса о милости к грешной земле. Но не пропускавшая ни одной службы Джун, вернувшись из церкви, сообщила, что прихожан в соборе было куда меньше обычного, да и люди Юстаса ведут себя так, что даже самые именитые паломники не решаются войти во храм, а многие даже поспешили уехать.
