Рядом с ним королева Мод держалась с большим самообладанием. Она была волевой женщиной и не раз приходила на помощь мужу в самые трудные минуты, собирая войска, расплачиваясь с наемниками, отправляя отряды. Король любил и ценил свою супругу, и это при том, что она была далеко не красавицей: коренастая и невысокая, с резкими чертами лица и вечно нахмуренными бровями, рано состарившаяся, но все еще энергичная. Правда, ходили слухи, что в последнее время королева стала прихварывать. Тем не менее в этот день она держалась бодро и приветливо, махала своему народу рукой и улыбалась. Не так часто в последнее время можно было увидеть Мод улыбающейся.
Зато ехавший за королевской четой принц Юстас был по своему обыкновению мрачен. Он был одет в длиннополый бархатный камзол рыжего цвета, но с черной пелериной, на которой особенно выделялась великолепная золотая цепь, сверкающая на солнце. У пелерины был жесткий высокий ворот, и принц ехал, слегка склонив голову, словно стараясь скрыть нижнюю часть лица. Но всем было известно, что у Юстаса нездоровая кожа, что шея и нижняя часть лица изъедены рубцами и шрамами от залеченных язвочек, отчего даже довольно приятные черты лица не делали его привлекательным. Одно время поговаривали, что сын Стефана едва ли не прокаженный, однако он так рьяно сражался в прошлом году, что эти слухи как-то постепенно сошли на нет. И все же в народе болтали, что мало кто способен выдержать его взгляд и мало кто может не опасаться за свою жизнь, если в чем-то не угодил ему.
В Юстасе была какая-то сила, приковывающая к нему внимание настолько, что почти никто не смотрел на Констанцию Французскую, находившуюся подле него. Да и что там смотреть? Ну разве чтобы убедиться, что слухи о ее помешательстве преувеличены, конем она правит умело, а если и знали, что она хорошенькая, то в ее широком лиловом одеянии и опущенной на лицо вуали мало что можно было рассмотреть.
Зато следовавших за ними новобрачных приветствовали от всей души — криками, аплодисментами и пожеланиями счастья. Второго сына Стефана Вильгельма Блуаского в народе прозвали Вильям Душка. У него были круглые румяные щеки, длинные золотистые кудри, приятная улыбка… и никакой значимости в лице. Так мог бы смотреться и сыночек лавочника или крестьянина с короной на голове. Было известно, что Вильгельм добр и обходителен, но этим его добродетели и исчерпывались. Ни ума, ни воли, ни желания править.
Зато доставшаяся ему в жены графиня Суррей, шестнадцатилетняя Изабелла де Варен, была наследницей самого крупного в Англии состояния. Она была прехорошенькая: нарядная, улыбавшаяся, темноглазая. Подле нее ехала младшая дочь Стефана Мария, одетая просто и непрезентабельно, и, как шла молва, сия принцесса больше всего желала стать монахиней.
Когда члены королевской семьи заняли свои места, Стефан поднял руку, и тотчас трижды прозвучали фанфары, призывая к тишине. Стефан сказал короткую речь, заявив, что очень рад тому, что столько славных рыцарей прибыло на лондонский турнир, а потом дал знак лорду-распорядителю начинать парад участников состязаний. И когда с новым сигналом труб одетые в броню рыцари на великолепных лошадях стали въезжать на арену, зрители каждого встречали громкими овациями и пожеланиями удачи. Маршалы, надсаживая горло, выкрикивали их имена и девизы, сообщали, кому с кем выпало сражаться по жребию.
— О, сколько тут новомодных закрытых шлемов! — заметила баронесса Гита, разглядывая участников состязаний, многие из которых и впрямь были в скрывавших лица топхельмах. — Но как же тогда различать их в бою?
— По гербам на щитах, — пояснил ей муж. — Видишь, большинство рыцарей велели не просто оббить металлом свои щиты, но и разукрасить их специальными опознавательными знаками.
Графиня Аделиза склонилась к Эдгару и Гите:
— А известно ли вам, что несколько участников состязаний пожелали остаться неузнанными? И будут выступать инкогнито.
— Я слышал, что такое бывает, — отозвался Эдгар. — Говорят, на континенте это стало обыденным явлением… если такое вообще может быть обыденным. Ибо ничто так не интригует зрителей, как рыцарь без имени, особенно если он отменно сражается и рассчитывает на приз. Но, возможно, так пытаются выделиться и малоизвестные рыцари, опасающиеся, что они не столь достойно проявят себя на рыцарских состязаниях.
— Но как же тогда можно учесть, что участник принадлежит к достойному роду, если он не называет свое имя? — спросила леди Гита.
Графиня Аделиза с уважением взглянула на эту саксонку, которая только недавно приехала из отдаленного Норфолкшира, но так разумно рассуждает о порядках рыцарских состязаний.
— Ну, во-первых, сами доспехи, конь и воинская выучка вряд ли могут быть у простолюдина, будь он даже сыном золотых дел мастера. Благородные бои — это в крови рыцарства, всю жизнь посвятившего себя войне. К тому же, как бы ни скрывали свои имена пожелавшие остаться неизвестными рыцари, они обязаны назвать себя тем, кто вносит их имена в списки. Но тайна должна оставаться тайной, и эти списки не выставляются на обозрение без особой на то нужды. Хотя…
Тут бывшая королева с теплотой посмотрела на своего мужа, принимавшего парад участников.
— Уильям сказал мне, что в состязаниях примет участие некий рыцарь-госпитальер. Его имя священник не записал. Да и незачем это. Ведь в рыцарский орден поступают только дети из благородных семей.
— Я слышал об этом крестоносце от командора Осто де Сент-Омера, — заметил Эдгар. — И это его не порадовало. Ибо госпитальеры становятся все более популярными в Европе, ныне им покровительствует даже императрица Матильда, а это, возможно, означает, что госпитальер явился как ее шпион.
Взволнованная Милдрэд решила вмешаться.
— Просто твои тамплиеры, отец, переживают, что госпитальер прибыл просить короля покровительствовать еще одному орденскому братству. И самоуверенным храмовникам этого совсем не хочется, — заявила девушка. Она произнесла это излишне запальчиво.
Эдгар с удивлением посмотрел на дочь.
— С каких это пор у тебя столь нелестное мнение о тамплиерах? Ведь они даже простили тебе, что ты сбежала от них с острова Уайт. Если бы не это, они бы так не спешили бы в Бристоль, их корабль не потонул бы в водах Канала и твоя свита не погибла бы.
Милдрэд растерялась. Опять эта ложь… на какую вынудил ее епископ Винчестерский! И пока она размышляла, что ответить, ее отвлекла мать:
— Милдрэд, взгляни, Эдмунд подъехал. Следует дать ему отличительный знак, чтобы он мог сразиться в твою честь!
Девушка повернулась к арене, где перед их ложей на крепкой светло-рыжей лошади сидел ее жених. Он был в кожаной куртке, надетой поверх длинной кольчуги, и в округлом шлеме с опущенной пластиной забрала, скрывавшей верхнюю часть лица. Эдмунд склонил к перилам свое копье с шариком на острие и посмотрел на свою невесту.
— Вуаль, — подсказала дочери леди Гита. — Отдай ему вуаль. Тогда все будут знать, что Эдмунд Этелинг прославляет тебя своими подвигами.
Видя, что девушка медлит, обычно спокойная баронесса сама скинула с дочери головной обруч и передала ее вуаль Этелингу.
