Да, с таким подопечным было непросто. Оставалось только надеяться, что рано или поздно он все вспомнит… либо удастся подловить его на притворстве. Кроме всего прочего, комтур обратил внимание на то, что Артура ле Бретона восхитило сообщение о его победе на лондонском турнире.
— Неужели? — просиял молодой рыцарь, узнав, что ему удалось отличиться на ристалище. И даже подмигнул комтуру. — А я, оказывается, хорош!
И все же, как ни интересовал Гастингса этот загадочный рыцарь, он не мог уделять ему достаточно внимания, поскольку в основном был поглощен делами доставшегося ордену гронвудского наследства. Нужно было решить, где во владениях барона использовать своих представителей, а где оставить людей, служивших при Эдгаре; еще следовало выделить определенную сумму на содержание леди Милдрэд. А едва справившись с этим, Гастингс с головой ушел в дела по отправке тамплиеров в Святую землю, выбирал им лошадей, что было весьма существенно, так как в Палестине у храмовников постоянно ощущалась их нехватка, а также ездил к морю, чтобы контролировать подготовку к отбытию кораблей. Ранее в этих делах Гастингсу всегда помогал деловой и практичный Эдгар Армстронг, и теперь комтур весьма сильно ощущал, какого ценного помощника и советника он потерял. Теперь все лежало на нем одном, и он, загруженный делами и заботами, не имел возможности лишний раз заглянуть к странному госпитальеру. И все же он счел, что у него уже достаточно сведений, чтобы написать о пребывающем под его попечительством рыцаре командору ордена Осто де Сент-Омеру.
Тем временем Артур постепенно шел на поправку. Он начал вставать и начал приобщаться к жизни в комтурии. Как и иные, он шел с утра в часовню и молился, и если о своей прошлой жизни он так и не вспомнил, то молитвы и псалмы возникли в его памяти моментально. Вообще, многие навыки и былые привычки остались при нем: его грамотность, знание языков, желание шутить. Душа же Артура была как чистый лист, как невспаханное поле. Как правило, истина рождается от первого впечатления, поэтому для него истиной становилось все, что ему сообщали: он — рыцарь, его имя — Артур ле Бретон, некогда он состоял в братстве ордена госпитальеров. Все остальное воспринималось им из настоящего. А настоящим для Артура стала жизнь в комтурии храмовников.
Обычно рыцари в комтурии вставали к заутрене, едва начинало светать. При этом им разрешалось петь сидя псалмы, только наиболее ревностные братья — а таких было немало — стояли всю службу коленопреклоненными. Но когда пели Gloria Patri
[48]
, все поднимались и кланялись алтарю, а слабые и больные склоняли головы. Немало молитв рыцари возносили Святой Деве, которую особо почитали, называя духовной дамой ордена. Молились также за души погибших собратьев, причем Артур всегда отмечал в списке произносимых имен Эдгара Гронвудского. В такие минуты он особенно волновался, так как понимал, что там, где в его памяти царят тьма и пустота, этот человек должен был играть какую-то значимую роль.
После молитвы рыцари отправлялись в трапезную. Это был низкий сводчатый зал, причем весьма длинный, чтобы вместить всех, кто жил в комтурии: самих рыцарей, священников-капелланов, сержантов-воинов, не имевших рыцарского звания, а также оруженосцев и так называемых сервиентов, мирян из простонародья, каким надлежало выполнять работу во благо ордена: кузнецов, шорников, поваров. И это не считая обязательных четверых нищих, каких рыцари приглашали с улицы и кормили за своим столом. А кормили в комтурии довольно прилично: несколько смен блюд, мясо, много рыбы, свежий хлеб и весьма неплохое вино. Вкушать пищу полагалось неспешно и аккуратно, и хотя разговоры за столом запрещались, все равно в зале стоял небольшой гомон, когда тот или иной из присутствующих начинал что-то негромко говорить соседу. Так, некий рыцарь однажды поведал Артуру, что, хотя тамплиерские комтурии по сути являются некими перевалочными пунктами, где рыцарей готовят к отправлению в Святую землю, Колчестерская комтурия столь большая и значительная, что ей скоро присвоят звание прецептории, то есть Дома ордена, где рыцари смогут проживать до конца своих дней. Одно плохо: в комтуриях обычно обитают молодые и полные сил рыцари, а прецептории все больше полнятся стариками, которые дают советы, распоряжаются имуществом и ведут хозяйство, но уже не упражняются с оружием и не грезят о подвигах в Палестине.
То, что в комтурии о Палестине грезили все, Артур вскоре убедился. В основном разговоры велись о Святой земле, а устремления сводились к тому, чтобы стать рыцарем Храма и сражаться за веру. Воины хотели быть достойными той миссии, какая им полагалась, и много времени проводили с оружием: метали копья, сражались на мечах, ловили выпады щитами, отчего вокруг стоял страшный грохот, учились наносить удары булавой, этим страшным оружием, против которого не спасала даже кольчуга из мелких колец, способная выдержать режущий удар меча. Подобные учения происходили в комтурии постоянно, ибо тут готовили воинов, каким надлежало стать лучшими в Европе. Обучавшие молодежь опытные рыцари не давали ученикам спуску, заставляли отрабатывать навыки сначала с деревянным оружием, потом затупленным, но все равно оставлявшим на теле глубокие ссадины и синяки. Причем учителя нещадно лупили по ногам тех, кто мешкал или не сражался без должного усердия. Над плацем то и дело звучали окрики:
— Кистью работай, кистью!
— Закрылись щитом. Вы что, хотите, чтобы неверные отрубили вам голову своей кривой саблей?
Наблюдая за воинскими учениями, Артур невольно оживлялся. Его так и тянуло взять в руки копье или огромную палицу и тоже поучаствовать в поединке. Уже наступила осень, юноша считал, что он вполне окреп, но когда однажды вышел на плац, то тут же как из-под земли появился брат Годвин и потребовал, чтобы его подопечного не допускали к упражнениям. Пришлось подчиниться. Ибо каковы бы ни были тамплиеры, как бы ни любили потребовать за столом лишний бокал или устраивали над приятелями не совсем доброжелательные розыгрыши, они твердо знали, что дисциплина и послушание — закон для них. И пусть Артур не был полноправным членом братства, он тоже обязан был подчиняться данному уставу.
В итоге он нашел себе занятие, начав изготавливать стрелы. Проверял, насколько хороши заготовки для стрел, прикладывал их к тетиве, потом начинал очищать их от коры, отчего земля вокруг него вся была в завитых в тонкие колечки стружках. Когда же все было готово, он украшал стрелы коротким стриженым пером, причем работал с такой сноровкой, что принимавший у него работу сержант невольно полюбопытствовал: откуда у рыцаря-мечника такое умение? Неожиданно для себя Артур ответил:
— Меня обучили этому валлийцы.
Сержант только кивнул, а вот Артур неожиданно замер и едва не порезался. Разве он бывал в Уэльсе? И понял: да, бывал. Даже вспомнил горные вершины далекой страны, зеленые склоны подъема на гору Сноудон. Это потрясло Артура, он оставил работу, пошел в пустующую в этот час церковь и долго молился. Обычно он старался не выказывать, как его угнетало отсутствие памяти. Но на самом деле Артур самому себе казался ущербным. Юноша чувствовал растерянность, его донимало тревожное беспокойство, создававшее ощущение, что в прошлом случилось нечто страшное, и он опасался вспомнить его. И это было самым тяжелым, самым изматывающим. Он скрывал перед другими свое состояние, ему было стыдно за свое недомогание, он не хотел отличаться от других, сильных и здоровых парней. И когда раздался звон колокола, сзывающий тамплиеров к очередной молитве, Артур постарался взять себя в руки, ничем не выдав владевшего им волнения.
