— Зачем? — спросила она безразличным, спокойным голосом.
Хорса перевел дух. Значит, что-то соображает. А он уже подумал, что помешалась.
И тут, прежде чем он опомнился, Милдрэд вскинула руки, обхватила себя за затылок и со всей силы ударилась головой о стену.
Удар был такой, что ее даже отбросило, но она опять ринулась вперед, вновь ударилась… Звук был подобен треску. Она упала, стала подниматься и опять отходить, как будто для разбега… Но Хорса успел поймать ее, удержал.
— Ну что ты, девочка, что ты…
Она дико взвизгнула, начала вырываться с неожиданной силой. И Хорса, ощутив липкую кровь на спутанных светлых волосах, понял, что, если не удержит ее, она размозжит себе голову о каменную стену.
Милдрэд так билась в его руках, что Хорса с трудом справлялся. Тогда он стал звать на помощь. Он всегда считал себя сильным человеком, а тут еле смог поднять ее и понести к выходу. Она продолжала вырываться и глухо рычала, извивалась всем телом. Откуда-то к ним спешили люди, Хорса кричал, чтобы ему помогли. При свете факелов пришедшие заметили окровавленную голову девушки, и кто-то сильно ударил Хорсу. Он упал, увлекая за собой дико голосящую Милдрэд.
— Держите ее! Иначе она разобьет себе голову о стену.
Какие-то люди, забрав у него Милдрэд, потащили ее к дому, а она по-прежнему голосила и вырывалась. Хорса медленно поднялся, вытер струящуюся по губам кровь. То ли Милдрэд боднула его, когда металась, то ли постарался кто-то, когда забирали у него леди. Но за нее и впрямь стоило бояться. Хорса был ей родней, в их жилах текла схожая кровь, и он понимал, что девчонка так же упряма, как и он. Как и Эдгар. Он надеялся, что в ней есть хоть что-то от Гиты, которая была менее упряма и скорее смирялась с неизбежным. Ибо если Милдрэд не смирится…
Еще Хорса понял, что сболтнул то, что от нее тщательно скрывали. Вряд ли Юстас будет признателен ему за это. Поэтому чем скорее он покинет этот проклятый остров, чем скорее сможет проявить себя на войне, тем сохраннее будет его голова.
Хорса и впрямь отплыл, едва стало светать, — благо, море наконец успокоилось. А вот коменданту Жосу забот прибавилось. И хотя женщины, прислуживающие Милдрэд, обработали и перевязали ее разбитую голову, все равно тревога Жоса за вверенную его заботам леди не проходила.
Джун, одна из ее прислужниц, сказала, что, несмотря на то что Милдрэд не успела сильно навредить себе, все же ей несколько дней следует пребывать в полном покое. А через день сообщила и другое: их с Джил удовлетворяет то, как заживают ссадины и ушибы миледи, но волнует иное — миледи все время неподвижно лежит и отказывается есть.
Тогда комендант велел приготовить блюдо повкуснее и к исходу второго дня поднялся в покои саксонки. Она была бледна, на голове ее белела повязка, у виска виднелись подсыхающие ссадины, а светло-голубые глаза казались особенно яркими в темных полукружьях глазниц. Но прислужниц больше тревожило не это, а ее подавленное состояние и твердое нежелание принимать пищу.
— Ну хоть вдоль стены не порывается метаться, — заметила Джун.
Комендант Жос присел у ложа саксонки, завел с ней неспешный разговор, стал рассказывать, что на дворе установилась тихая погода, что кобылка ее наготове, и если леди пожелает, то может прокатиться. Но для этого ей нужно подкрепить силы. Пусть же глянет, какое дивное жаркое из крольчатины он принес: нежное, мягкое, тушенное с морковью и сладкими корешками. А аромат-то какой, пальчики оближешь!
— Я не голодна, — тихо отозвалась Милдрэд.
И как Жос ее ни уговаривал, она отворачивалась.
— Вот этого мы и опасаемся, — сказала коменданту Джил. — Похоже, наша упрямица решила заморить себя голодом. А ведь это тяжелая смерть. Особенно учитывая, что миледи в положении и есть ей должно хотеться за двоих.
Комендант мрачно смотрел на притихшую, отрешенную Милдрэд. Уморить себя голодом? Этого им только не хватало! Они отвечают головой за жизнь этой юной женщины, и если она решит умереть… А все из-за Хорсы. Но тому-то что — поднял паруса и уплыл, а им тут расхлебывай. Хотя Жосу и ранее казалось, что Милдрэд Гронвудская находится на пределе. Ему не нравилось, что его принудили быть тюремщиком леди, которая стала игрушкой принца. Но что он мог поделать, когда у него стыла кровь, едва сын короля поворачивал к нему свое неподвижное, покрытое болячками лицо? А ведь Жос был не из трусливых. И он, вопреки всем угрозам Юстаса, стал подумывать, не написать ли о происходящем своему покровителю Генри Винчестерскому. Хорса перед отбытием обмолвился, что епископ ныне в Лондоне, так, может, стоило рискнуть и оповестить его? Но Жоса обуревали сомнения. Мало ли какие причуды бывают у беременных. То они хотят есть, то не хотят. Но саксонка не ела уже четыре дня. Жос решил сам попробовать, каково это — голодать. Он продержался целые сутки, но на следующий день поспешил в кухню и, отрезав сочный кусок буженины, стал жадно жевать. Как же было вкусно! А леди все твердит, чтобы ее оставили в покое и что она не голодна.
Когда комендант поднялся к ней, он заметил на ее лице явные следы от мук голода. Ее синяки и опухоли сходили, но глаза все равно казались запавшими, по щекам разливалась бледность, а во взгляде появилась отчужденность, какую ранее он видел на лицах голодных нищих. И все же она отвернулась и от бульона, и от кубка с ароматным поссетом
[65]
. Никакие уговоры, никакие внушения не могли убедить ее в необходимости принимать пищу. Когда же служанки и комендант стали настаивать, она просто выбила из их рук блюдо, опрокинув содержимое на постель.
— Она упряма, как мул, — сказала Джун, — губит себя… и нас. Думаю, не остается ничего другого, как кормить ее насильно.
Джил согласно закивала, и они попросили коменданта, чтобы он велел принести им еще поссета, а также моток веревки и большую бельевую прищепку.
— Прищепку? — переспросил Жос. Он еще мог понять, что для насилия понадобится веревка. Но прищепка?..
Крупная Джун деловито пояснила: они привяжут саксонку к кровати и при помощи прищепки силой раскроют упрямице рот, чтобы вливать в нее поссет. При таком кормлении та либо вынуждена будет глотать, либо захлебнется.
Жосу претила эта затея, но другого выхода не было. Он отказался войти в комнату, где шло насильственное кормление, однако слышал крики, плач и грубую ругань служанок. Потом одна из них вышла, неся охапку мокрого белья.
— В самой на чем только жизнь держится, а силы у нее… Да, страшно владеет сатана душой человека, решившего взять на себя грех смертоубийства. А эта — подумать страшно! — две жизни хочет угробить, две души.
Другая служанка почти с гордостью сообщила, что они все же вынудили саксонку проглотить какое-то количество напитка. Так они будут делать день ото дня, пока она не смирится.
И это продолжилось на следующий день, и на следующий… Однажды дверь распахнулась от сквозняка и Жос увидел Милдрэд, выгибающуюся в руках налегших на нее женщин, увидел ее расширенные полубезумные глаза, растянутый деревянной прищепкой рот. И эти стоны, клокотание, одышка, как у людей, которые тонут и задыхаются…
