— Да, он говорил нечто подобное, — кивнула Милдрэд, опасаясь, что опять расплачется. Но сдержалась.
Потом вошли Метью и Рис, и Артур отвлекся на них. Милдрэд только успела шепнуть монаху, чтобы раненому не сообщали об отъезде его обожаемого Плантагенета.
Но шила в мешке не утаишь. Через пару дней в Бридпорт явился гонец с известием, что война окончена, Генрих отплыл из Бристоля на континент, а его соратники спешно разъехались по своим владениям. Фиц Джилберт был поражен. Не зная, что делать, он пошел к Артуру, поведал все и даже спросил совета, как теперь поступить. Но Артур молчал. Он сильно побледнел, глаза его медленно заливала пустота. Не слушая сетований Фиц Джилберта, он только и смог пробормотать:
— Теперь понятно, отчего она меня сторонилась. Я опять никто в ее глазах.
Так и не услышав ничего вразумительного, комендант Бридпорта удалился.
Артур подошел к окну, раскрыл его и замер, вслушиваясь в звук капели: мокрый снег снова таял. Мир за окном казался серо-бурым, безрадостным. И так же безрадостно стало на душе у Артура. Даже возвращавшиеся силы не окрыляли, как ранее. Сжав кулаки, он с такой силой ударил по раздвинутым ставням, что створка, в свою очередь, ударила в стену и отколола кусок штукатурки, обнажив доску.
— Все дьяволы преисподней! — закричал Артур, нимало не заботясь, что подобное восклицание неуместно в монастыре.
Но никто не пришел. Артур медленно спустился вниз, и на каменной галерее с пятнами сырости на колоннах увидел шедшую навстречу Милдрэд. Она не сразу заметила его, и он какое-то время смотрел на нее. Она выглядела удрученной, и в ней не осталось ничего от той солнечной девочки, которую некогда он катал по искрящимся изгибам Северна. Она и тогда была леди, а он никто, но у него хватало бесшабашности заигрывать с ней. Тогда жизнь казалась ему забавной игрой, в которой любому ловкачу доступен приз — благосклонность хорошенькой девицы. И мать Бенедикта советовала ему соблазнить Милдрэд… Но он не стал этого делать. Ибо уже тогда понял, что эта девушка для него нечто большее, чем просто утеха.
Она подходила, кутая руки в большую муфту волчьего меха. Ее капюшон был опушен тем же мехом, и сама она в этих тяжелых темных одеждах словно отгородилась от всего своей печалью и гордостью.
Но вот она подошла и вскинула прозрачные голубые глаза.
— Артур! Ты уже выходишь? Я так рада.
Но увидела его полный горечи взгляд и отшатнулась.
— Ты узнал, — произнесла тихо.
— Что? Что я для тебя опять не больше, чем случайный попутчик? И ничего не значу в глазах гордой баронессы из Гронвуда?
— Это не так, Артур, — покачала головой девушка. — Я уважаю тебя, я восхищаюсь тобой, ты мне дорог.
— Тогда, — он шагнул к ней и увлек за колоннаду, где их не могли видеть. — Тогда, если чувства твои не изменились, если ты любишь меня… Ты ведь любишь меня, моя кошечка?
Она покорно кивнула, не поднимая глаз.
Артур стремительно прижал ее к себе.
— Ангел мой, что тогда значит все остальное? Ведь и я люблю тебя. Так люблю… Это как разлив Северна: сначала ничего не замечаешь, но потом наводнение смывает все на своем пути. Даже то, что могло бы разделить нас. Я на все готов был ради тебя и ничего не страшился. И я ведь все тот же Артур, с которым ты заигрывала в Шрусбери, с кем пасла овец в долине Врнви, с кем бежала через мокрый город, когда не пожелала стать добычей принца крови… Да, он был принц, высокородный лорд, а я простой бродяга, фигляр, наемник, но все же ты льнула ко мне, ты целовалась со мной после нашей безумной джиги, ты кинулась ко мне, когда пожелала оставить Херефорда. Посмотри же на меня. Я все тот же Артур, те же глаза и руки, та же кровь.
— Кровь у всех одинаковая, но честь разная, — тихо произнесла Милдрэд и отступила, вырвавшись из его объятий. Подняла к нему измученное, почти восковое лицо, только ее прозрачные глаза светились твердостью голубых кристаллов. И так же твердо она произнесла: — И глупее глупого мне бы было отказаться от того, что назначено мне от рождения.
— Глупо отказаться от счастья! — вскричал Артур так громко, что взлетели сидевшие неподалеку на ограде галки.
Милдрэд тоже повысила голос:
— Какого счастья, Артур? Счастья стать твоей женой и разбить сердца родителей, унизив их и отказавшись от семьи? Счастья лишиться всего, что имею, ибо отец никогда не примет дочь, опозорившую связью с бродягой его род, который идет от королей? Ибо ты бродяга, Артур! Ты колесишь по дорогам, распеваешь песни и видишь только хорошее в каждом наступающем дне. Но ты зависишь от случая, от подвернувшегося заработка и даже не имеешь постоянного пристанища. Ты обещаешь мне счастье — а ты спросил, готова ли я терпеть превратности судьбы, голод и холод, спать где придется, есть что придется, чесаться от вшей и опасаться любого вооруженного мужчины, какой взглянет на меня!
Она отступила и гордо выпрямилась.
— У меня есть долг, Артур. Долг перед любящими родителями, перед будущим наследием, перед людьми, которыми я управляю и которые ждут, что я выберу достойного супруга, чтобы обеспечить им мир и благополучие. Я не могу отказаться от этого долга даже ради того, что ты называешь счастьем. «Будет день и испытания», — поешь ты. Но спросил ли ты, готова ли я к испытаниям? А дети? Если у нас будут дети, какая участь их ждет? Сможем ли мы защитить их? Я достаточно насмотрелась на происходящее в мире, где сильный попирает слабого и говорит, что все вершится по воле Божьей. И не совершу ли я грех, предав родных, став изгнанницей, обрекая себя на гнев небес… а своих детей — на смерть от голода и холода? Нет, Артур, я отказываюсь от тебя… от призрачного счастья… Ибо твердо уверена, — торжественно добавила она, — что, только внемля голосу разума и долга, можно стать счастливой.
Артур смотрел на нее во все глаза. Она вдруг показалась ему очень сильной в своей убежденности. Раньше он считал, что куда сильнее ее, такой милой и невинной, теперь же понял, что в ней есть стержень и ему не переубедить ее. И хотя ее речи и поколебали его уверенность, он не желал сдаваться.
— Но я люблю тебя. Я умру без тебя.
— Не умрешь. Ты любишь мир и найдешь еще немало поводов для радости.
— Послушай, — он лихорадочно искал выход. — Генрих благоволит мне, и он рано или поздно вернется.
— Когда? Это будет еще до нового пришествия?
— О, не разрушай мои надежды! Вспомни, что граф Херефордский всегда был милостив ко мне, и я могу…
Артур осекся, поняв, что после того, как он увез у графа невесту, ему вряд ли стоит полагаться на расположение Фиц Миля.
И он просто стоял и смотрел на нее. А она на него… Она даже заставила себя улыбнуться, но за ее гордой улыбкой таилась затаенная грусть. Они молчали. Каждый вдруг почувствовал робость, подавленность, страх, почти обреченность. Они встретились в этом мире, и это могло принести им такое счастье… но вместо этого принесло горе.
