— Они вели себя грубо, не считаясь с ее собственными желаниями и страхом перед стихией. Я же предложил леди ехать в моей свите. К тому же она так желала отдаться под ваше покровительство, что даже храмовникам не удалось ее переубедить.
Епископ дивился про себя, видя племянника столь оживленным и веселым.
— Юстас, разумно ли вам было вступать в пререкания с тамплиерами из-за девицы? — спросил он. И поспешил добавить, заметив, как стекленеют светлые глаза принца, как его лицо замыкается и становится суровым: — Но если вам удалось разрешить спор, то не вижу причины отказать в гостеприимстве дочери одного из наших верных сторонников. Ну а теперь представь мне саму юную леди.
Она и впрямь была прелестна: красиво очерченные губы, гладкая белая кожа, пышные волосы, мерцающие золотом и серебром, хрупкая и вместе с тем полная женской прелести фигура, которую не скрывали складки расшитого сюрко. А взгляд ее чем-то напомнил епископу котенка, который еще не ведает, что такое страх. Да, подобная красавица могла поразить его мрачного, вечно замкнутого в себе племянника. Недаром он так смотрит на преподобного дядюшку, всем своим видом выказывая — это мое, попробуй только вмешаться!
— Позволю себе полюбопытствовать: где сопровождающие вас женщины? — обратился епископ к юной леди. — Разве барон Эдгар отправил в путь единственную дочь без приличествующих ее положению спутниц?
Она как будто смутилась, и это навело Генри на мысль, что Юстас открыл ему далеко не всю правду. Да и Арундел, похоже, что-то заподозрил.
— Милорд Юстас, извольте пояснить…
— Одну минуту, — вмешался епископ, стремясь уладить назревающую ссору. — Прежде я хотел бы пригласить леди Милдрэд стать гостьей в Уолвеси. Надеюсь, ей будет тут удобно и она с удовольствием проведет время в обществе старинных друзей ее отца и ваших прелестных дочерей, сэр Уильям. Вас же, Юстас, после того как вы отдохнете и смените дорожное платье, я жду у себя. Прибыло письмо от его величества, причем с такими вестями, какие вам необходимо узнать!
Последние слова епископ произнес столь многозначительно, что смог отвлечь племянника от саксонки. И когда позже Юстас явился в покои дядюшки, тот сразу поставил его в известность о прибытии Генриха Анжуйского, или Плантагенета, как тот сам себя величал.
Юстас помрачнел.
— Итак, явился этот вертопрах, которого некогда вы же и предложили в наследники английской короны.
— Это было давно, — поспешил заверить епископ. — Теперь же нам следует подумать, что сулит его приезд.
Юстас какое-то время бурно дышал, но в его светлых глазах горел недобрый огонек, а тонкие губы кривились, отчего шрамы на подбородке словно отъехали в сторону и стали еще заметнее.
— Он не посмеет предъявить свои права! — произнес принц, по привычке натягивая до ушей черное бархатное оплечье.
— Так ли? Думаю, этот анжуйский коротышка не просто из родственных чувств явился на остров к дяде, который всегда поддерживал Матильду.
И епископ протянул Юстасу послание короля, который писал, что Плантагенет прибыл в Англию именно тогда, когда еще не улажены отношения с многими могущественными лордами и никто не ведает, чью сторону они примут.
Прочитав послание короля, Юстас резким движением смел со стола епископа бумаги и разложил большую карту Англии.
— Лестер, — Юстас обвел пальцем очертания владений Лестерского графа, — этот предпочтет не вмешиваться. Граф Честер — о, этот только добился перемирия с королем и не захочет рисковать покоем и положением, да и вражда с валлийцами удержит его от вмешательства. А вот от Херефорда действительно можно ожидать неприятностей, за ним нужно приглядеть. Так, графы Нортгемптон, Варвик и Дерби — они верны Стефану. Оксфорд — этот будет отсиживаться у себя и не посмеет никуда лезть. Иные… Нет, дядюшка, у этого щенка Матильды ничего не получится.
— Это не повод для тебя сидеть сложа руки и затевать куртуазные игры с прекрасной саксонкой, — сухо заметил Генри Винчестерский.
Юстас медленно повернулся к нему — он широко улыбался, но оскал его белых зубов выглядел недобрым, и глаза оставались холодны.
— А это вас не касается, дядюшка. Леди сама выбрала меня, и вам не следует вмешиваться.
Епископ смолчал, но в душе ощутил неприятный холодок и едва нашел в себе силы кивнуть в ответ на прощальный поклон принца.
«Только бы не случилось беды», — думал он, поворачивая колбу больших песочных часов — не столько для того, чтобы отмерить время, сколько в попытке успокоиться.
Увы, Юстас с самого рождения приносил семье одни неприятности. Еще ребенком он был маленьким чудовищем, злобным и нелюдимым, кусал нянек, ни с кем не общался, ни к кому не испытывал привязанности, жил, словно замкнувшись в собственном крошечном мирке. Почти до шести лет он не разговаривал, и родители сокрушались, что с ребенком не все в порядке, хотя и уверяли: мальчик все понимает и просто не желает говорить. Похоже, так и было, ибо в шесть лет Юстас вдруг заговорил, причем сразу так правильно и связно, что все только диву давались. Но его озлобленный нрав остался при нем. Его боялись собственные слуги, а няньки постоянно менялись, не желая ходить за столь злым и непослушным ребенком. Когда же принц подрос и пришло время отдать его на попечение мужчин, Стефану и Мод стоило немалого труда найти ему подходящих учителей. Однако Юстас оказался неожиданно способным учеником и с охотой погрузился в изучение всех рыцарских искусств — военное дело, верховую езду, шахматы, чтение и письмо. Другое дело, что он не выносил наставлений и не желал терпеть наказаний. Когда же один из наставников обошелся с мальчиком грубо, то десятилетний Юстас совершил свое первое убийство. Добыв где-то кинжал, он пробрался ночью в опочивальню обучавшего его воина, подкрался к спящему и заколол ударом в глазницу, столь сильным, что вогнал оружие прямо в мозг. После чего с недетской хитростью вложил окровавленный кинжал в руки другому воину. Если бы не его запачкавшаяся кровью одежда и оставленные следы, соседа погибшего предали бы казни. И хоть происшествие наделало шуму, все же королю с королевой удалось его замять.
С тех пор Юстас сам стал выбирать себе учителей и решать, у кого чему учиться. Но все же люди из окружения принца опасались его, он подчинял их, подавлял каким-то особым магнетизмом, вселял страх. В итоге о нем поползли самые нелицеприятные слухи. Ничего конкретного — его родители следили, чтобы разговоры о принце смолкали, едва возникнув. И все же многие поговаривали, что если Юстас получит власть, то превратится в настоящего тирана.
А потом произошла эта история с Констанцией. Слух об этом все-таки расползался: не случайно и Арундел осмелился что-то намекать. Но даже он не знал всей правды. А вот епископу было известно, что его племянник, получив обратно неверную жену, заперся с ней в отдельном покое, и многие слышали крики принцессы. После этого ее срочно увезли и заперли в неприступной башне Оксфордского замка. Было сообщено, что принцесса больна. Но Генри Винчестерский знал, что сделал Юстас с изменницей: привязав неверную супругу на ложе, распяв ее, он раскалил на огне оловянную ложку и засунул ей в промежность. После этого Констанция помешалась. Она ни с кем не разговаривает, все время молчит и шарахается от каждого шороха. Правда, в последнее время ее состояние несколько улучшилось, но принцессу держат все время взаперти, дабы изуверство Юстаса не получило огласки.
