— Ты собираешься выезжать прямо сейчас? На ночь глядя? — спросил Херефорд, поняв, что его предложение не принято и продолжать не имеет смысла. — А не опасаешься с такой суммой, что кто-то захочет облегчить твою ношу?
— Это когда я с братом Метью и Рисом Недоразумением Господним? — иронично вскинул под челку брови Артур. — Ну тогда я этим бедолагам сочувствую. Да и Гро с нами. Знаете, милорд, вы подарили нам отменного пса. Лису берет с ходу, на барсука охотник отличный, да и сторож хоть куда. Ну а пока — храни вас Бог, Роджер Фиц Миль.
Он поклонился Херефорду и, прижав к груди увесистый мешок, стал спускаться по лестнице. Но неожиданно повернулся.
— Но если наши услуги еще понадобятся… Вы знаете, где меня искать.
И даже подмигнул грустному графу со всем задором своей юности и бесшабашности.
Однако, когда он вышел во двор усадьбы, лицо его уже стало серьезным. Завидев друга, Рис поднялся и приблизился к стоявшему подле мулов Метью.
— Смотрите, что у меня есть, — Артур покосился на награду и, передав Рису свой груз, погладил мула по длинной морде. — Твои любимчики уже отдохнули, святоша? Тогда запрягай. Ибо чем меньше мы станем мозолить глаза графу Честерскому, тем целее будут наши головы.
— Ну и куда мы поедем? — спросил Рис своим высоким девичьим голосом.
— В Шрусбери, конечно. Ибо такие деньжищи я могу доверить на хранение только одному человеку: нашей доброй покровительнице аббатисе Бенедикте. Да и процент она всегда неплохой выплачивает. Так что запрягай, Метью.
Через какое-то время стоявший на галерее Херефорд услышал, как они напевают, выезжая из широких ворот усадьбы:
— Будут путь и испытанья,
Будет день, и будет ночь.
Не сробею — Бог поможет!
Смелым Он не прочь помочь.
Глава 11
Аббатиса Бенедикта корила себя, не находя в душе тепла для своей юной родственницы Милдрэд. Некогда настоятельница была почти влюблена в отца этой девушки, к ее матери испытывала сердечную привязанность, но вот сама Милдрэд — эта милая, красивая и приветливая девушка — вызывала в ней некое тайное раздражение. Аббатиса даже покаялась на исповеди, считая себя плохой христианкой. Но и самой себе она не могла признаться в том, что ее неприязнь основана на зависти старой женщины к молодой и удачливой, у которой все впереди.
Никогда у нее не возникало подобного чувства к какой-либо из воспитанниц монастыря, среди которых были и знатные, и хорошенькие. Все они жили под ее покровительством, ко многим она испытывала привязанность. Милдрэд же казалась ей чересчур яркой и толковой — создавалось впечатление, что этой девушке удается решительно все. И невольно Бенедикта стремилась найти в ней какой-нибудь недостаток, чтобы оправдать свою неприязнь к Милдрэд Гронвудской.
Правда, полного имени саксонки никому в монастыре не сообщали: об этом настоятельно просил аббатису в письме епископ Генри Винчестерский.
«Ввиду некоторых причин пребывание сей девицы в вашей обители должно храниться в тайне. Если вы наречете ее каким-либо иным именем, я буду только признателен».
Мать Бенедикта пыталась найти этому объяснение. Ну, допустим, ей не следовало разглашать пребывание в Шрусбери одной из богатейших невест Англии, чтобы Милдрэд не тревожили претенденты на ее руку, когда родители девушки столь далеко. Но об этом должны были просить именно они, а не епископ Генри. К тому же сам приезд Милдрэд был обставлен так странно! Согласно договоренности, люди Бенедикты ждали ее в Бристоле, а она вдруг является с приближенными епископа, который к тому же внес положенный вклад в монастырь, в то время как это полагалось сделать далеко не бедным лорду и леди из Гронвуда.
В письме пояснялось, что корабль, на котором ранее плыла Милдрэд со спутниками и багажом, погиб во время бури. Аббатиса попыталась расспросить об этом саму девушку, однако та отвечала неохотно, пока полностью не замыкалась в себе. «Похоже, она просто лгунья», — с неким удовлетворением сделала вывод аббатиса.
С самой племянницей Бенедикта предпочла общаться как можно реже и особо не ссылалась на их родство. На срок пребывания той в обители они вместе выбрали ей новое имя — Милдрэд Мареско, что на старом саксонском означало «болотная», или «из болотного края», раз уж она прибыла из фэнленда.
Монастырь Святой Марии, располагавшийся внутри городских укреплений Шрусбери, был невелик, но вполне благоустроен, в нем имелся собственный сад и выход к реке, а шпиль примыкавшей церкви являлся самым высоким в Шрусбери. На момент приезда Милдрэд в монастыре в качестве воспитанниц проживало несколько благородных девиц, среди них даже племянница самого графа Честера, Матильда ле Мешен, или Тильда, как называли ее между собой девушки, а также дочь одного из верных соратников графа Херефорда, Филиппа де Кандос. Были тут дочери и других знатных нормандских семейств, были и саксонки. Именно саксонка верховодила в этом небольшом девичьем мирке — некая Аха, девушка из очень древнего, но полностью обедневшего рода. Ахе вскоре предстояло принять постриг, что она старалась отложить под любым предлогом. Зато она заслужила расположение настоятельницы, донося ей обо всем, чем живут и о чем думают находящиеся в обители девушки.
Вот Аха первая и сообщила Бенедикте:
— У этой девицы с болот по сути нет с собой багажа! Добрая леди Тильда даже подарила ей свою кашемировую шаль, настолько Милдрэд бедна.
Конечно, в обители все воспитанницы носили одинаковые платья из светло-серого сукна, но они не жили затворницами, их выпускали в город, и каждая могла нарядиться ради выхода в соответствии со своим родом и положением. У Милдрэд же имелось всего три рубахи — хоть и отменного качества, с кружевом и вышивкой, — да пара скромного вида дорожных платьев, подобранных как будто в спешке и слишком больших по размеру.
Позже, на собрании капитула, Бенедикта выступила с речью, в которой указывала, что воспитанницы, прежде чем станут госпожами и будут отдавать наказы прислуге, должны сами научиться служить и повиноваться. Поэтому никому никаких поблажек.
Милдрэд присутствовала при этом и только ниже склонила голову в плотно облегавшем полотняном чепце. Она уже поняла, что Бенедикта отнюдь не благоволит к ней, что было несколько обидно: ведь Милдрэд рассчитывала встретить в родственнице понимание и поддержку. Но девушка еще не забыла, какое стало лицо у настоятельницы, когда гостья отказалась отвечать на ее вопросы. Но что Милдрэд могла сделать, если ее связывала клятва на святом Евангелии!
«Ладно, пусть так и будет. Уж если сама баронесса Тильда не ворчит, натирая перила или счищая воск с напольных светильников, то и мне не стоит ворчать», — уговаривала она себя.
В целом жизнь в монастыре была вполне сносной. Во время ночных молений, когда монахини покидали ложа и шествовали в церковь, юным воспитанницам позволялось оставаться в опочивальне. Лишь утром, когда на заре колокол оповещал о следующей мессе, их поднимали и они, еще сонные и вялые, двигались в примыкавшую к монастырю церковь. Но к концу службы, когда наступало время отправляться в трапезную, девушки уже приходили в себя. Кормили их сытно, но строго следили, чтобы воспитанницы вели себя за столом прилично, накладывали пищи понемногу и брали ее самыми кончиками пальцев, не стучали ложкой по миске и аккуратно пользовались ножом. Милдрэд, еще ранее обученная манерам, не получала нареканий, а слушать отрывки из книг о святых и мучениках, читаемые во время трапезы, ей даже нравилось.
