— Лучше бы их у нас не было, — прошептала она. — Жаль, я не пришла в твою жизнь без единого шрама.
Габриель печально вздохнул:
— Тебе нравится живопись Караваджо?
— Очень. Больше всего я люблю его «Принесение в жертву Исаака».
— А мне всегда нравилось «Уверение Фомы». У Ричарда в кабинете есть репродукция. Сегодня я смотрел на нее.
— Эта картина… странная она какая-то.
— Ты права. Воскресший Иисус является Фоме, а тому нужно вложить перст в рану Спасителя, чтобы удостовериться. Какой глубокий смысл.
Джулия не впервые слышала о глубоком смысле этой картины, но ни раньше, ни сейчас не могла его постичь. Спорить с Габриелем ей не хотелось, и она просто промолчала.
— Если ты будешь ждать, пока исчезнет твой шрам, то можешь прождать всю жизнь. Шрамы никогда не исчезают бесследно. Это я понял, глядя на картину Караваджо. Шрамы могут зажить, и мы можем забыть о них на некоторое время. Но они не исчезают бесследно. Даже Иисус не смог избавиться от шрамов, — добавил он. — Если бы я понял это лет десять назад, то многое было бы по-другому. Я бы не доставлял огорчения ни Грейс, ни всем остальным. Если бы эгоизм не застилал мне глаза в этом году, я бы не посмел так обращаться с тобой в сентябре и октябре. — Он прокашлялся. — Я только надеюсь, что ты простишь мне шрамы, которые я оставил в твоей душе. Их много.
Джулия крепко обняла его и поцеловала:
— Я давно простила тебя, и не только за эти шрамы. Давай не будем больше говорить о них.
Некоторое время они лежали молча, потом Габриель все же решился спросить, как прошла ее встреча с отцом.
— Он плакал, — смущенно ответила Джулия.
Габриель едва не подавился. «Том Митчелл плакал? Не верю».
— Сначала он начал ворчать на меня за учиненный в доме разгром. И тогда я подробно рассказала ему, как все происходило, пока не подоспел ты. Потом рассказала, как унижал и оскорблял меня он. И тут мой отец заплакал. На глазах у всех посетителей ресторана. — Джулия покачала головой. — В общем, я тоже не удержалась.
Габриель откинул ей волосы, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Прости.
— Я рада, что поехала с ним на обед. Я наконец смогла сказать ему все. А он слушал. Возможно, впервые в жизни он прислушивался к тому, что говорит ему дочь. По крайней мере, он пытался меня услышать, а это уже большой шаг… А потом мы говорили о тебе. Отца интересовало, давно ли мы встречаемся.
— И что ты сказала?
— Сказала, что мы знакомы давно, но очень долго не виделись. Еще я сказала, что ты… мне нравишься. Рассказала, как много ты успел для меня сделать.
— А ты рассказала отцу, какие чувства у меня к тебе?
Джулия слегка покраснела:
— В подробности я не вдавалась. О Флоренции вообще умолчала, но сказала, что я тебе нравлюсь.
Габриель нахмурился:
— Сказала, что ты мне нравишься? Неужели, Джулианна, тебе больше нечего было сказать?
Джулия пожала плечами:
— Он мой отец. Для него все это сентиментальная чушь. Его волновало, покончил ли ты с наркотиками, перестал ли ввязываться в драки и буду ли я у тебя единственной женщиной.
Габриеля передернуло.
Джулия стиснула его в своих объятиях.
— Я сказала ему, что люди меняются, что теперь ты образцовый гражданин, а со мной обращаешься как с принцессой. И еще добавила, что не заслуживаю тебя.
— Ну зачем же врать? — усмехнулся Габриель, целуя ее лоб. — Это я не заслуживаю тебя.
— Чепуха.
Они еще немного повыясняли, кто кого недостоин, перемежая свои аргументы поцелуями. Потом Габриель снял очки, погасил свет и сказал, что хорошим девочкам и не слишком хорошим мальчикам пора спать.
Он погружался в сон, когда услышал шепот Джулии:
— Я люблю тебя.
Он не ответил, думая, что эти слова она произнесла во сне. Джулия тихо вздохнула и закрыла глаза, собираясь перевернуться на бок. И вдруг его рука обняла ее за талию и крепко прижала к груди:
— Джулианна Митчелл, я тоже тебя люблю.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Утром Джулия проснулась с ощущением приятного тепла около сердца. Шею обдувал не менее приятный ветерок. Открыв глаза, она увидела широкую ладонь Габриеля, обхватившую ее правую грудь. Джулия захихикала и сбросила его ладонь.
Габриель недовольно заворчал.
— Доброе утро, Габриель.
— Доброе, моя красавица. — Его губы тут же нашли ее щеку.
— Надеюсь, тебе хорошо спалось? — спросила Джулия.
— Прекрасно. А тебе?
— Не могу пожаловаться.
— Разве тебе это не нравится? — Его рука нежно ласкала ее через ночную рубашку.
— Почему же? Нравится, — сказала Джулия, поворачиваясь к нему лицом.
Тогда рука Габриеля скользнула по спине до талии, и он крепко прижал Джулию к себе и страстно поцеловал.
— Джулианна, я должен сказать тебе нечто важное.
Джулия нахмурилась. Габриель ласково провел пальцем по ее бровям, разглаживая морщинки.
— Не хмурься. Мне кажется, тебе будет приятно услышать это.
Теперь Джулия смотрела на него во все глаза.
— Я тебя люблю, — совершенно серьезным тоном произнес Габриель.
Она заморгала, потом улыбнулась:
— И я тебя люблю. По-моему, твое признание я уже слышала ночью.
— Я сомневался, не спишь ли ты.
— Между прочим, ты признавался мне в любви. И давно.
— Когда же?
— В тот вечер, когда я спасла тебя от Кристы. Я уложила тебя в постель, и ты назвал меня Беатриче, а потом признался в любви.
Он шумно выдохнул:
— Джулианна, прости, что мне понадобилось столько времени…
Джулия с наслаждением потерлась о его подбородок, успевший к утру стать щетинистым.
— Спасибо.
— Нет, дорогая, это я должен благодарить тебя. У меня как будто только сейчас включились чувства. Боже, сколько времени я потратил зря.
— Наверное, нам обоим нужно было дорасти до нашей любви. Главное, мы доросли.
— Мне стыдно за то, как я обращался с другими женщинами. Тебе это тоже понятно.
— Да. Я жалею, что столько времени потратила на него. Прошлое не заменить более удачной версией. Давай радоваться тому, что мы нашли друг друга.
— Жаль, что нам нельзя провести этот день в постели, — с откровенной грустью признался Габриель.
— Ну зачем же шокировать твоих родных? — засмеялась Джулия.
