Получив эсэмэску от Джулии, он побежал к профессорскому кабинету. На стук никто не ответил. Тогда Пол бросился вниз по лестнице, надеясь догнать ее.
* * *
— Ты вообще сегодня ела? — спросил Габриель, когда они вошли в его квартиру.
— Не помню.
— Джулианна, ты что же, и не завтракала?
— Почему? Кофе выпила. Кажется, даже съела какую-то печенюшку.
Габриель выругался сквозь зубы:
— Нельзя играть в азартные игры с желудком. Потому ты такая и бледная. Идем.
Он привел ее в гостиную, усадил в кресло у камина, настояв на том, чтобы ноги она положила на оттоманку.
— Я могу и в кухне посидеть, с тобой.
Габриель покачал головой и включил газ в камине:
— В холодные осенние вечера котята обожают лежать на мягком кресле и греться. Здесь намного уютнее, чем на барном табурете. Я сейчас займусь обедом, но для этого мне нужно ненадолго отлучиться. Я могу тебя покинуть на некоторое время?
— Разумеется. Я что, немощная?
— Если вдруг станет очень жарко, нажми эту кнопку, и адское пламя погаснет. — Габриель наклонился и поцеловал ее в макушку. — Обещай, что, пока меня не будет, ты никуда не сбежишь.
— Обещаю.
«Неужели он действительно боится меня потерять?»
Джулия полулежала в кресле, думая обо всем, что произошло на более чем странной лекции и потом, у него в кабинете. Интересно, от чего на самом деле у нее закружилась голова: от голода или от его поцелуев? И ведь такое случалось с нею не впервые…
Джулия закрыла глаза и, убаюканная негромким гудением газового пламени, уснула.
В квартире звучал женский голос, громкий и страстный. Джулия узнала песню почти сразу же. Эдиат Пиаф призывала никогда ни о чем не жалеть. «Очень своевременно», — усмехнувшись, подумала Джулия.
Открыв глаза, она увидела улыбающегося Габриеля. Сейчас он был очень похож на падшего ангела: темноволосый, с губами, созданными для греха, и пронзительными синими глазами. Он переоделся в черную рубашку со множеством пуговиц и черные брюки. Рукава рубашки были по локоть закатаны, обнажая мускулистые, совсем не «профессорские» руки.
— С пробуждением, Джулианна. Обед готов, — сказал Габриель, протягивая ей руку.
В столовой на столе, накрытом белой полотняной скатертью, в серебряном подсвечнике горели длинные белые свечи. Стол был сервирован на двоих. Середину стола украшала бутылка шампанского. «„Вдова Клико“ урожая 2002 года», — прочла она на этикетке.
— Ты довольна? — спросил он.
— Как красиво! — по-детски восхитилась Джулия, глядя на дорогое шампанское, знакомое ей лишь по книгам и фильмам.
— Тогда прошу за стол. — Габриель церемонно подвел Джулию к стулу и усадил, подав ей белую салфетку. — Я сделал вторую попытку преподнести тебе цветы. Пожалуйста, не поступай с ними так, как ты обошлась с первым букетом. — Улыбнувшись, он указал на стеклянную вазу, в которой стоял букет пурпурных гиацинтов. — Если будешь хорошо себя вести, я даже разрешу тебе прочитать открытку, — шепотом пообещал Габриель, подавая ей бокал шампанского.
Не дожидаясь соблазнительного зрелища дегустации, Габриель ушел на кухню. Когда за ним закрылась дверь, Джулия достала открытку — прямоугольник белого картона, на котором черным маркером было выведено:
Моя дорогая Джулианна!
Если хочешь знать о моих чувствах к тебе, спроси у меня.
Твой Габриель.
«Ну и хитрец», — мысленно усмехнулась Джулия, возвращая открытку в конверт.
Его забота объяснялась вполне понятным желанием загладить вину за все, что произошло в то воскресное утро. И музыку он выбрал вполне под настроение. Сейчас Эдит Пиаф пела «La Vie en Rose». Скатерть, дорогое шампанское, свечи, цветы… Когда приезжала Рейчел, все было обставлено скромнее.
Этот странный огонь, охвативший их обоих в его кабинете. Его поцелуи. Джулию никогда так не целовали. Даже Габриель. Одно воспоминание об этих поцелуях вызвало дрожь в ее теле. Джулия нехотя призналась себе, что это новое чувство ей понравилось.
«Прелюдия…»
Джулия видела: Габриель был готов целовать ее каждую минуту и ему стоило изрядных усилий себя обуздывать. Напряжение между ними можно было буквально потрогать. Джулия знала о его сексуальности. Такой мужчина всегда и везде пользуется повышенным вниманием женщин. Но одно дело, когда мужчина пьян и не контролирует свои сексуальные желания, и совсем другое, когда трезв. Габриель явно ее хотел. Джулии льстило, что ее хочет такой обаятельный и чувственный мужчина. Она ощущала себя Психеей, которую жаждал Купидон. И что бы ни говорил ее внутренний голос, она испытывала ответное желание.
Но Джулия не была «горячей девчонкой». Если Кристу Петерсон вполне устроил бы и мертвецки пьяный Габриель, ей совсем не хотелось укладываться в постель даже с совершенно трезвым Габриелем. Пусть не думает, что ее можно поймать на внимание и красивый антураж. Она прямо и честно скажет ему об этом… вот только поест.
Габриель сел рядом с нею, налив себе минеральной воды. Он поднял бокал и провозгласил тост за этот вечер. Они чокнулись, и Джулию удивило, что Габриель не собирается пить шампанское.
— Не хочешь отдать должное «Вдове Клико»? — усмехнулась Джулия.
Он тоже улыбнулся и покачал головой.
— Non, seulement de l’eau се soir. Mon ange.
[25]
Джулия вытаращила глаза, пораженная не столько его посредственным произношением, сколько самим ответом.
— Тебе покажется невероятным, но мне несвойственно пить каждый день. Надеюсь, сегодня ты не «приговоришь» эту бутылку и мы за завтраком выпьем по бокальчику под какой-нибудь деликатес вроде салата «Мимоза».
Джулия удивленно подняла брови. «Завтрак? До чего же ты самоуверен, Казанова».
— Я просмотрел всю свою коллекцию, но вина урожая две тысячи третьего года не нашел.
Джулия не сразу поняла смысл его слов, а когда поняла, покраснела и принялась разглядывать салат. Габриель делал вид, что ест, но исподволь наблюдал за нею. Он надеялся услышать хоть несколько слов по поводу 2003 года — года их первой встречи. Наверное, она слишком устала от событий, только не шестилетней давности, а сегодняшнего дня. Эта мысль несколько успокоила его, но почти сразу же он вновь насторожился, увидев, как вспыхнули ее щеки и вздрогнули плечи.
Габриель ободряюще погладил ее по руке. Боясь, что Джулия захлопнулась, он пытался ее разговорить, задавая пустяковые вопросы. Она отвечала односложно, глядя не на него, а в тарелку. Так длилось до тех пор, пока из колонок музыкального центра не полились знакомые аккорды и не менее знакомые слова.
