Лео повесил шашку на крюк у дверей.
Мы расположились в углу ничем не покрытого большого, персон на двенадцать, дубового стола. Стулья тоже были дубовые.
Клеопатра Казимировна тут же принесла из расположенной рядом кухни чугунок со щами, а Жанета расставила деревянные плошки и ложки.
— Что будешь пить, квас или компот? — спросила Жанета.
— А что, другого выбора нет? — спросил я настороженно.
Зильберович наступил мне на ногу и подмигнул.
— Спиртного не держим, — сухо сказала Жанета.
— А, ну да, — сказал я, — вы, конечно, не держите. Зато я держу.
Я нагнулся за своим чемоданчиком типа дипломат, в котором лежала купленная еще во Франкфуртском аэропорту бутылка немецкой водки Горбачев.
— В этом доме спиртное вообще не пьют, — остановила меня Жанета.
О Господи! — подумал я с тоской, но ничего не сказал.
Зильберович толкнул меня коленом. Я его понял и попросил квасу, вкус которого уже слегка подзабыл.
Щи, к моему удивлению, оказались совершенно пресными, и я стал шарить глазами по столу.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросила Жанета.
— Да, — сказал я. — Соли, если можно.
— Мы соль не употребляем, потому что у Сим Симыча диабет и бессолевая диета.
— А, да! — сказал я разочарованно. — Я не подумал. А у меня как раз солевая диета.
— Ну да, — добродушно засмеялась Жанета. — У тебя диета солевая и алкогольная.
— Вот именно, — подтвердил я. — И еще табачная.
— Кстати, — заметила Жанета, — у нас в помещениях не курят.
— Это ничего, — успокоил я ее. — Сейчас тепло, я и на улице могу покурить.
После щей дали перловую кашу с молоком, при котором отсутствие соли ощущалось меньше.
Клеопатра Казимировна подробно меня расспрашивала о жизни в Германии, о жене и детях, как мы живем, что делаем. Я объяснил: сын учится в реальшуле, дочка в гимназии, я работаю, жена помогает мне и ездит за покупками.
— Она научилась водить машину? — спросила Клеопатра Казимировна.
Я сказал, нет, не научилась, ездит на велосипеде.
— На велосипеде? — переспросила Жанета. — Но это же неудобно. Платье может задраться или попасть в колесо.
Я заверил ее, что эта опасность моей жене не грозит, потому что она в джинсах ездит.
— В джинсах? — поразилась Жанета. — Ты разрешаешь ей ходить в джинсах?
— Она у меня разрешения не спрашивает, — сказал я. — Но я не вижу в джинсах ничего дурного.
— Неточка у нас стала такая строгая, — заметила Клеопатра Казимировна не то с гордостью, не то извиняясь.
— Да, строгая, — твердо сказала Жанета. — Женщина должна ходить в том, в чем ей предписано Богом.
На это я заметил, что, по имеющимся у меня сведениям, Бог сотворил женщину в голом виде, а что касается джинсов, то их сейчас носят все, и мужчины, и женщины, и гермафродиты.
Я еще хотел что-то сказать по этому поводу, но Зильберович так наступил мне на ногу, что я чуть не вскрикнул и, меняя тему, деликатно спросил, почему ж это не видно хозяина.
— А он уже поужинал, — сказал Лео.
— Но потом он выйдет или мне лучше к нему зайти?
Жанета переглянулась с матерью, а Лео откровенно засмеялся.
— Сим Симыч, — сказала Жанета, — после ужина делами не занимается.
— Да, — сказал я со сдержаным недовольством, — но я же не по своему делу приехал.
— А он после ужина никакими делами не занимается, — повторила Жанета. — Ни своими, ни чужими.
— Да-да, старик, — подтвердил Зильберович. — Он сейчас тебя принять просто никак не может. Он сейчас словарь Даля заучивает, а потом будет Баха слушать, он перед сном всегда Баха слушает, он без Баха заснуть не может.
Я отодвинул кашу и встал. Я сказал:
— Вы меня, конечно, извините… В первую очередь вы, Клеопатра Казимировна, и ты, Жанета, но я такого обращения просто не понимаю. Я к вам в гости не набивался. У меня нет лишнего времени. Мне предстоит далекое и, может быть, даже очень опасное путешествие. Я к вам приехал только потому, что Лео очень настаивал. Я не спал ночь, я добирался до вас шестнадцать часов с пересадками…
— Ну, старик, старик, ну что ты раскипятился. — Зильберович схватил меня за руку и тянул вниз. — Ну добирался, ну устал. Так сейчас отдохнешь. Пока Нетка тебе постель приготовит, мы с тобой поболтаем… — Он опять подмигнул мне и скосил глаза на мой дипломат… — ляжешь, выспишься, а завтра разберемся.
Откуда-то сверху лилась тихая мелодия. Будучи большим знатоком музыки, я сразу узнал произведение Баха "Хорошо темперированный клавир".
На белом коне
Проклятый Зильберович! Мало было ему привезенной мной Горбачева, так он еще 0.75 Бурбона потом притащил, говоря, что американцы считают Бурбон лучшим в мире напитком. Но они-то этот лучший напиток сильно разбавляют содовой, а мы неразбавленный заедали соленым огурцом.
Конечно, разбавлять такой напиток глупо и даже кощунственно, но мешать его с водкой, пожалуй, тоже не стоило.
С трудом разлепив глаза, я огляделся.
Я лежал на деревянном топчане с жестким матрасом. В каком-то странном помещении — то ли тюремная камера, то ли монашеская келья. В одном углу божница, в другом таз и деревенский рукомойник (неужели тот самый, который я видел лет двадцать с лишним тому назад в подвале у Симыча?). Малюсенькое окошко под самым потолком, а сквозь него врываются в помещение всякие премерзкие звуки. Какая-то сволочь стучит в барабан и дудит на визгливой дудке. Ну что за наглость! Ну разве можно в такую рань…
Я поднес к глазам часы и обалдел. Без двадцати двенадцать, а я все еще дрыхну. И это в доме, где хозяин и все его помощники работают с утра до вечера.
Господи, ну зачем же я столько пил? Ну почему я не могу, как люди, как американец какой-нибудь, налить немножко в стакан, разбавить содовой и вести спокойный такой, уравновешенный разговор о Данте или налогах?
Впрочем, и у нас разговор был по-своему интересный. Лео сначала важничал и скрытничал, а потом, наклюкавшись, кое-что выболтал об их здешней жизни.
Живут они очень замкнуто. Симыч ежедневно пишет по двадцать четыре страницы. Иногда он работает в кабинете, иногда — гуляя по территории усадьбы. Гуляя, он пишет на ходу в блокноте. Исписав очередной лист, швыряет его не глядя на землю, а Клеопатра Казимировна и Жанета тут же эти листки подбирают и складывают. Забегая вперед, скажу, что я потом видел, как это происходит. Симыч гуляет с блокнотом, а жена и теща тихо ходят за ним. Когда он швыряет очередной листок, они подхватывают его, тут же читают, и Жанета немедленно оценивает написанное по однобалльной системе. Гениально! — говорит она шепотом, чтобы не помешать Симычу.
