— Мадам! — вскочил я. — Что это такое вы делаете? Да вы с ума сошли! Я же просил сделать мне полубокс.
Она сначала даже не поняла, чего я от нее хочу, а потом объяснила, что все граждане Москорепа в порядке борьбы с ненужными насекомыми стригутся исключительно только под ноль, а волосы сдаются на пункты вторсырья для дальнейшей утилизации.
Потерять ни с того ни с сего мою замечательную прическу было обидно, но, как говорят, снявши голову, по волосам не плачут.
Я проследовал дальше и вскоре оказался перед дверью с вывеской:
ЗАЛ ПОВЕРХНОСТНОГО ПОМЫВА.
Сбоку от вывески был помещен документ, который назывался ПРОЧТИ И ЗАПОМНИ. Это были правила поведения для моющихся. Они были составлены в возвышенных выражениях и сопровождены эпиграфом из какого-то якобы произведения Гениалиссимуса: В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и тело.
Правила начинались с сообщения об огромной и неустанной заботе, которую Гениалиссимус и руководимая им партия изо дня в день проявляют по отношению к гражданам коммунистической республики. Благодаря этой заботе практически каждый комунянин получил возможность полностью и регулярно удовлетворять свои потребности в поверхностном помыве.
Однако, как постоянно учит Гениалиссимус, бережливость должна войти в привычку, должна стать второй, а то и первой натурой каждого комунянина. Приступая к помыву, следует избегать расточительности и расходовать воду лишь в пределах естественной потребности, которую вычислить совсем нетрудно. Для этого надо умножить свой вес в килограммах на рост в сантиметрах и полученное произведение разделить на коэффициент 2145. В результате получим соответствующее реальным потребностям индивидуума количество шайко-объемов воды горяче-холодной. Я несколько обеспокоился, что прежде, чем приступить к поверхностному помыву, мне придется произвести непосильные для меня математические вычисления, но приведенная тут же таблица меня успокоила, там было все подсчитано заранее. При моем росте 165 сантиметров и весе 78 килограммов моя потребность удовлетворялась ровно шестью шайко-объемами.
Правила также указывали, что потребителям пунктов помыва запрещено:
1. Мыться в верхней одежде.
2. Играть на музыкальных инструментах.
3. Отправлять естественные надобности.
4. Портить коммунистическое имущество.
5. Категорически запрещается разрешать возникающие конфликты с помощью шаек и других орудий помыва.
Читая инструкцию, я краем глаза заметил, что мимо меня сначала прошли двое мужчин, потом одна женщина, потом целая семья — муж, жена и мальчик, потом еще две женщины, все, естественно, голые. Я все же как-то заколебался и спросил подошедшего толстяка, где здесь мужское отделение. Тот удивился:
— А ты, малый, из какой деревни приехал?
— Из Штокдорфа, сказал я.
— Из Шатурторфа?
— Не из Шатурторфа, а из Штокдорфа, — поправил я.
— Такого названия я что-то вроде и не встречал, — сказал толстяк. — А где это? Далече?
— Да так, — сказал я. — Лет шестьдесят отсюда.
Он посмотрел на меня совсем как на идиота и сказал, что разделение различных предприятий на мужские и женские еще существует только в кольцах враждебности, а здесь полное равенство и разница между женщиной и мужчиной практически стерта.
Я невольно скосил глаз и убедился, что у толстяка разница и в самом деле основательно стерта.
Изнутри зал поверхностного помыва ничего особенно интересного собою не представлял. Баня как баня. Длинные каменные лавки, краны вдоль с ген, пар, гул голосов. Мужчины и женщины мылись вместе, меня это удивляло только потому, что происходило в Москве. Но такое свободное смешение полов мне приходилось видеть и за шестьдесят лет до этого, еще в Третьем Кольце.
Зал был большой, с колоннами. На одной из колонн я увидел стрелку и под ней надпись: Удовлетворение сексуальных потребностей за углом. Все-таки сколько удивительных перемен произошло за время моего отсутствия! Между прочим, ниже упомянутой надписи гвоздем было нацарапано слово СИМ. Я опять вспомнил Симыча и подумал, что хорошо бы его завести сюда в эту смешанную баню, чтобы он посмотрел, до чего эти заглотчики только додумались. Представляю, как бы он тут плевался.
Я прошел несколько шагов в направлении, указанном стрелкой, и передо мной возникли из пара те самые шоферы, которых я уже дважды видел. Держа в руках пластмассовые стаканчики с чем-то темным, они явно с низменными целями наседали на щуплую девицу, которая, как ни странно, была почти одета. Причинное место у нее было прикрыто клеенчатым лепестком, а на сосках были какие-то звездочки. Несмотря на игривые цели, лица у всех троих были сердитые.
Я хотел пройти мимо, но шофер с перевязанным пальцем остановил меня вопросом:
— Отец, третьим будешь?
В другой раз я на обращение отец мог бы обидеться, а то и в рожу заехать. Но сейчас я обрадовался, узнав, что святая традиция пить на троих дожила вместе со мной до коммунизма. Аромат болтавшейся в стаканчиках жидкости достигал моих ноздрей и, прямо сказать, был не очень-то аппетитен. Но дело не в аромате. От одного только запаха того, что мне приходилось лакать, лошади падали в обморок. И сейчас я выпил бы хоть керосин. Но я до того устал, что от одной рюмки чего угодно мог бы просто свалиться и не встать. Поэтому я себя пересилил и, приложив руку к груди, сказал шоферам наставительно:
— Извините, ребята, завязал. Сам не пью и вам не советую. Алкоголь разрушает печень и влияет отрицательно на умственные способности.
Шоферы переглянулись.
— Да мы вроде тоже не алкаши, — неуверенно сказал перевязанный. — Мы же тебя не пить приглашаем.
— А чего делать? — спросил я удивленно.
Мужики опять переглянулись, а девица хихикнула.
— Надо же! — озадаченно сказал перевязанный. — Чего делать, говорит. Ты что не знаешь, что вот с такими-то, — он указал на девицу, — делают? Пойдем за угол, удовлетворимся.
— Втроем с одной женщиной? — Я не верил своим ушам. — Да это же свальный грех! Да как же можно допускать такое безобразие и бесстыдство? Ведь вы живете при коммунизме, за который люди гибли под пулями, сгорали в кострах, замерзали в болотах!
Несмотря на усталость, я вкратце рассказал им об Октябрьской революции, о Великой Отечественной войне, о блокаде Ленинграда и строительстве разный крупных сооружений.
— И ничем этим вы не дорожите, — сказал я и, плюнув, двинулся дальше.
— Слушай, папаша! — догнал меня перевязанный. — Ты чего это раскипятился? Псих, что ли? Да какие же мы развратники? Это не мы, это девки развратницы. Раньше они мыло это, — он показал на стаканчик, — по полбанки брали. Это было еще ничего. И потребность удовлетворишь, и помоешься. А теперь меньше трех банок не берут, вот и приходится скидываться.
