— Вот об этом но мы сейчас и поговорим, — перебил маршал.
Он усадил меня в кожаное кресло, сам сел в другое, а Дзержин устроился на диване.
Прежде всего маршал поинтересовался моим самочувствием и спросил меня, как мне здесь нравится.
Я еще раз осмотрелся и сказал, что, в общем-то, нравится, помещение красивое и просторное.
— Нет, сказал Берий Ильич, — я спрашиваю не о помещении, а вообще как вам нравится у нас в Москорепе?
— И вообще, — сказал я, — ничего, нравится. Очень интересно.
— И погода нравится?
— Да, нравится. Замечательная коммунистическая погода. Солнышко светит, и ни одного облачка.
— Ну да, — согласился он. — Лето неплохое. Но облачные периоды, к сожалению, тоже бывают. Мы с ними боремся, но не всегда успешно. Иногда они бывают слишком даже затяжные. Впрочем, без облаков тоже плохо. Жарко. Как вы думаете?
Я сказал, что да, думаю, что довольно жарко.
— Да-да, — сказал он, — да, жарковато. Лето для нашего климатического пояса не очень обычное. Конечно, гораздо приятнее, когда солнце светит, но не слепит, греет, но не печет. И растут финиковые пальмы, и девушки в коротких теннисных юбочках кушают пломбир и смотрят на вас влюбленно. Не так ли? — спросил он и посмотрел на меня так, будто заглянул в самую душу.
Мне показалось, что я сразу вспотел. Боже мой! Да что же это происходит? Откуда они узнали про мой сон? Ведь я о нем никому не рассказывал, даже Искре. Неужели они при их отсталой технике даже сны умеют подсматривать?
— Кое-что мы все же умеем, — усмехнулся маршал, показав мне тем самым, что способен не только подсматривать сны, но и читать мысли.
— И книги читать умеем, — подхватил Дзержин, — чем и вовсе поверг меня в изумление.
Откровенно говоря, от всего этого мне стало немножко не по себе.
— Конечно, — продолжал маршал, — в реальной жизни не все бывает так, как во сне, не все так легко удается. И коммунизм наш получился не совсем такой, как мы планировали. Маркс нас немного подвел. Ошибся.
— Всего на две стадии, — вмешался Дзержин. Надо отметить, что он чувствовал себя в присутствии маршала совершенно раскованно.
— Ну да, — сказал маршал, — на две. В масштабе всемирной истории это не очень существенно, но для нас ощутимо. Ошибка Маркса состоит в том, что он обещал полное обнищание трудящихся при капитализме, а оно наступило…
— Наступает, — поправил Дзержин.
— А оно наступило, — повторил маршал сердито, — при коммунизме. И конечно, человеку с юмористическим складом ума все это, может быть, даже смешно. У нас есть над чем посмеяться. И над короткими штанами, и над газетой, которая издается в виде рулона, и над нехваткой первичного продукта. Но хорошо ли смеяться над нищими? А? Хорошо?
— Нехорошо, — признал я и очень смутился. Но я же смеялся только мысленно.
— Да не только! — возразил Дзержин и покрутил головой.
— Нет, не только, — подхватил маршал и посмотрел на меня пристально. — Вот я. Классик Никитич, хотел с вами поговорить об искусстве. Это очень интересная и безграничная тема. Что такое искусство, для чего оно существует, откуда в нем такая странная и непонятная сила, этого ведь, по существу, никто не знает. Вот вы, насколько я себе представляю, считаете, что искусство является всего лишь отражением жизни. Не так ли?
— Ну да, — сказал я. — В общем-то, примерно так и считаю.
— А это совершенно неправильно! — вскричал маршал и, вскочив с кресла, забегал по комнате, как молодой. — Классик Никитич, я вам вот что хочу сказать. Послушайте меня внимательно. Ваша точка зрения совершенно ошибочна. Искусство не отражает жизнь, а преображает. — Он даже сделал руками весьма энергичные движения, как бы пытаясь изобразить ими преображающую силу искусства. — Вы понимаете, — повторил он взволнованно, — преображает. И даже больше того, не искусство отражает жизнь, а жизнь отражает искусство. Вы вот смеетесь над нашими убеждениями…
— Что вы. Господь с вами, — сказал я поспешно. — Я бы никогда не посмел.
— Ладно, ладно, — поморщился маршал. — Вы все никак не можете понять, что нам о вас известно гораздо больше, чем вы могли бы себе представить. Но дело даже не в том, что именно мы знаем о вас. Наши знания обо всем гораздо глубже и обширней, чем были доступны людям ваших времен. И нам совершенно точно известно, что первичное вторично, а вторичное первично.
— Ну это уж совсем чепуха, — сказал я неожиданно для себя самого. — Это какая-то метафизика, гегельянство и кантианство. На самом деле первичное первично, а вторичное вторично.
Вот сколько меня жизнь ни учила, а язык за зубами держать не научила. Сколько раз внушали мне умные люди элементарное: пришло тебе что-нибудь в голову — не ляпай сразу. Подумай, стоит ли твоя мысль того, чтобы ее сразу выкладывать. Мое незрелое высказывание подействовало на маршала и Дзержина самым решительным и, может быть, даже зловещим для меня образом.
Берий Ильич, ни слова не говоря, вернулся на место, сел и стал смотреть куда-то мимо меня. Дзержин смотрел на маршала. Оба они молчали, и молчание это тянулось довольно долго. Потом маршал провел рукой по лицу, как бы снимая усталость, и сказал тихо:
— Классик Никитич, вопрос о том, что первично и что вторично, обсуждению не подлежит. Первичное вторично, а вторичное первично. Вы можете сослаться на Маркса и на тех, кто вас в свое время учил, что материя первична, а сознание вторично, но эти же ваши учителя сами себе противоречили. Требовали от людей сознательности, а от материального вознаграждения уклонялись. Теория противоречила практике. А у нас полное соответствие. Но давайте лучше поговорим о чем-нибудь более интересном.
Например, о вашем романе. Недавно я его еще раз прочел от корки до корки. Ну что вам сказать? Интересная работа. В вашем творчестве даже, я бы сказал, какой-то новый этап, к которому вы вряд ли перешли бы в Якутии.
Он опять посмотрел мне в душу, и мне опять стало не по себе. Вдруг он засмеялся и стал говорить в более теплом тоне:
— Вообще-то, я вам уже об этом сказал, роман довольно-таки злой. Вы как бы берете шило и колете в самое больное место. Но фантазия богатая. Читать, во всяком случае, нескучно. Честно говоря, я много смеялся, а иногда даже и плакал. Да, там вообще так, я бы сказал, смех сквозь слезы.
— Да, — поддержал его Дзержин, — эта вещь написана не просто для смеху.
— Да-да, — согласился маршал, — вещь серьезней, чем кажется с первого взгляда. Хотя надо сказать, что описанием теневых сторон жизни вы, может быть, злоупотребляете, смакуете их, наслаждаетесь ими.
— И много натурализма, — заметил Дзержин.
— Да, — сказал маршал, — по части натурализма перебор некоторый есть. Например, когда я читаю про эту вегетарианскую свинину, мне самому хочется вырвать, как это случилось с вашим героем.
