— Я — потенциальная жертва твоего папаши, и мне чудом удалось спастись.
Она глубоко вздохнула и отвернулась. Веру показалось, что на глазах ее выступили слезы. Но если и так, то слабость ее была мимолетной.
— Да, знала! — призналась она. — Но что я могла сделать? Не доносить же на родного отца! А убедить его в чем-нибудь невозможно. В прошлом году я купила клеймо на Больших Римских играх, я просила, чтобы отец оставил все дела, кроме литературных. Но мой гладиатор проиграл.
Из ее глаз вдруг часто-часто закапали слезы. Она смахнула их сердитым жестом и прошептала:
— После этого ничего нельзя было исправить.
— И чье клеймо ты купила? — почти автоматически спросил Вер.
— Авреола…
— Цыпы? — Вер почувствовал себя оскорбленным. — Но почему у него?
— Авреол показался мне таким надежным. Положительным, что ли… А он проиграл этот бой. Тебе.
Вер усмехнулся. Да, вот так и не знаешь, что таится под покровом простого, казалось бы, желания. Собственная победа едва не принесла ему смерть. Он вспомнил структурные деревья желаний, которые рисовал в гладиаторской школе, и ему стало смешно.
— Ты могла бы предупредить меня или Элия. Просто сказать: тебя ожидает опасность, доблестный муж, — упрекнул Вер.
Он обвинял, хотя на самом деле ему хотелось подыскать для девушки оправдания. Ему было ее жаль. Но чувство было столь мимолетным, будто он ощутил каплю вина на языке и не сумел разобрать его вкус.
Ариетта смерила его недоверчивым взглядом.
— Разве ты не получил моей записки? Вер отрицательно покачал головой.
— Ах, дрянь! — воскликнула Ариетта и решительно тряхнула головой.
Она впихнула гладиатора в нишу и задернула узорную занавеску. После этого позвонила в колокольчик. За дверью почти сразу же послышались шаги, и две служанки — белокожая толстуха и юная смуглянка — вбежали во фригидарий. Ариетта подошла к смуглянке и смерила ту уничтожающим взглядом.
— Где моя записка? Та, что предназначалась Веру.
— Господин Макрин забрал ее, — отвечала смуглянка, дерзко глядя в глаза своей госпоже.
Ариетта от подобной наглости растерялась, но тут же топнула ногой:
— Вон! Сегодня же, чтобы тебя здесь не было!
— Не выйдет. Меня нанял доминус Макрин, и только он может уволить. Я — римская гражданка и знаю свои права, — уже в открытую ухмылялась молоденькая нахалка.
Ариетта замахнулась, намериваясь влепить смуглянке пощечину, но та перехватила руку и с неожиданной ловкостью вывернула запястье. Ариетта вскрикнула и повалилась ей в ноги. Пожилая толстуха, выпучив глаза, смотрела на унизительную сцену. Она то вскидывала руки, готовясь броситься на помощь госпоже, то испуганно отступала.
— Когда господин Макрин вернется, мы обсудим этот вопрос, — проговорила смуглянка назидательно. — И чтобы у тебя не возникало никаких иллюзий, спешу сообщить, что он был очень недоволен запиской и только мое заступничество удержало его от расправы.
Она наконец отпустила запястье Ариетты и вышла. Только тогда толстуха отважилась протянуть своей госпоже руку.
— Ты видела?! — в ярости воскликнула Ариетта, вскакивая и отталкивая толстуху. — Как Алина ведет себя! Как посмела…
— Она купила клеймо, домна. И ее гладиатор выиграл. Все слуги это знают.
— И что же она пожелала? — Ариетта морщилась от боли и растирала руку.
— Захотела стать хозяйкой в доме.
— И ты только теперь говоришь мне об этом?!
— Не хотела тебя расстраивать, домна. Все равно, коли ее клеймо выиграло, уже ничего не поделаешь.
— Уходи, — приказала Ариетта и, видя, что толстуха колеблется, закричала: — Вон!
Та выскочила из фригидария, на ходу потеряв сандалету. Ариетта отдернула занавеску, за которой прятался Вер.;
— Ну, гладиатор, видишь, как все просто. Скоро меня попросят покинуть родные пенаты. Не помнишь, кстати, не ты ли выиграл это клеймо?
Веру захотелось ей помочь. Он испытывал к ней симпатию (или жалость — в подобных оттенках чувств он еще не умел разбираться). Во всяком случае, он попытался ее утешить.
— Смотря в какой форме было высказано желание, — принялся рассуждать Юний Вер вслух. — Если девчонка хотела стать супругой Макрина, то ей удастся выйти за него замуж. Но я не уверен, что при этом она автоматически станет хозяйкой дома. Делишки твоего отца выплыли наружу, его наверняка попросят сменить жилище.
Вер замолчал, сообразив, что еще больше огорчил девушку. На глаза ей вновь навернулись слезы.
— Что его ждет? — спросила Ариетта.
— Я не особенно силен в праве. Мой друг Элий, с которым ты успела познакомиться, ответил бы более точно. К счастью или к несчастью, его здесь нет.
Но, насколько я могу судить об этом деле, Макрина ждет смерть.
Ариетта вздрогнула.
— А ты не мог бы… — она закусила губу, не смея произнести просьбу. — Ты не мог бы походатайствовать за него?
Девушка была растеряна и сломлена. И у нее не было друзей, никого, кто бы мог протянуть руку, если она обращалась за помощью к человеку, который чуть не погиб по вине ее отца. Она просила жертву заступиться за убийцу.
— Я бы мог помочь. И Элий тоже. Особенно Элий, — Вер на мгновение запнулся.
— Но для этого Макрин должен чистосердечно рассказать обо всем — о поединках, о клеймах, которые здесь заказывались. И главное — об участии гениев в представлениях.
— И тогда ему сохранят жизнь? — боясь верить, спросила Ариетта.
— Ничего не могу обещать. Все зависит от важности сведений, которые он сообщит. Боюсь, другого выхода у него просто нет.
Ариетта вздохнула. Ее надменность давно истаяла. Сейчас она походила на растерянного ребенка.
— Как ему связаться с тобой?
— Пусть в гостинице «Император» оставит у дежурного записку на мое имя, укажет место и время встречи и подпишется… — Вер сделал паузу. — «Нереида»… — он перевел дыхание, смиряя биение сердца. — Я пойму.
Вместо ответа Ариетта схватила его руку и поднесла к щеке. Она была готова его благодарить за милость, которая еще не оказана. Когда он уйдет, гордячка тут же раскается в своем порыве. Но сейчас она с искренним восторгом целовала руку гладиатора. Вер, не равнодушный к знакам поклонения, решил дать еще один совет:
— Если у тебя есть родственники, немедленно уезжай к ним, — посоветовал он на прощание.
И невольно задержался в дверях, глядя на девушку. Женской красотой он мог восхищаться, не заимствуя чувств.
У выхода его остановил все тот же вигил и протянул Веру конверт. Письмо было от Курция. В своем послании центурион был не многословен.
