— Папашка, мне очень понравился твой замысел, но я внес с него некоторые коррективы. Я — твой корректор, папашка, цени. Кстати, ты знаешь, что Элий в Риме? Нет? Приехал тайно. Говорят, он болен. Так вот, сегодня ночью я убью Цезаря, а в убийстве обвинят Элия. Разумеется, с него снимут потом обвинение… может быть. Но это не важно. Главное — бросить тень. Элию не избавиться от нее до конца жизни. А главное, Руфин никогда не простит Элию смерти сына — не важно, виновен сенатор или нет. А потом выйду я весь в белом. И стану императором.Пизону казалось, что Бенит бредит.
— Поражен грандиозностью моих планов? — продолжал Бенит. — Я уберу Цезаря, потом Руфин уберет Элия, а уж потом мы с тобой, дорогой папашка, придумаем, как не торопясь убрать Руфина. Настало время массовой уборки. Урожай созрел.
Пизон вновь наполнил свой кубок и осушил.
— А потом ты уберешь меня?
— Нет, дорогой папочка. Ты сам устранишься. Отойдешь в тень и будешь мне помогать добывать власть. А я буду помогать тебе добывать деньги. У нас будет совместная компания. «Пизон и сыновья. Рим и провинции». Неплохо звучит? Мы как два братца Диоскура — один бессмертный, другой — обычный человек.
— Потише, пожалуйста, — шепотом попросил Пизон.
— А что такого? Неужто Руфин не знает истории о двух любящих братьях Касторе и Поллуксе? Не волнуйся, папашка, доносчиков никто не слушает нынче. Лучше давай заключим пари на миллион сестерциев, что я сделаюсь Августом.
— Руфин еще жив и не собирается умирать.
— Миллион, папаша. Неужели тебе жаль миллиона для родного сыночка?
И он ударил разом двумя ногами по клавиатуре. Пизон сморщился, как будто пронзительные звуки органа в самом деле раздались в комнате.
Отставной фрументарий Лапит пробирался по рынку меж женщин в ярких двуцветных платьях и слуг с сумками и корзинами. Лапит любил сам ходить на рынок и выбирать зелень и фрукты. А еще он непременно останавливался возле торговца антиквариатом, в основном поддельным, что расположился под пестрым тентом возле статуи Меркурия. Но среди его барахла порой встречались подлинные и по-настоящему ценные вещицы. Завидев постоянного покупателя, старый торговец-сириец ожесточенно замахал руками, приветствуя Лапита.
— О благородный и несравненный Лапит! — кричал антиквар, хотя бывший соглядатай был от него еще в десяти шагах, — я нашел для тебя подлинное ожерелье царицы Клеопатры. Только посмотри!
И старый пройдоха достал из-под прилавка потертый кожаный футляр. Внутри тускло поблескивала нитка дешевых гранатов. Вряд ли подобное ожерелье надела бы даже служанка Клеопатры. Лапит презрительно хмыкнул.
— Не нравится? Тогда я поищу что-нибудь другое… Что скажешь о броши в виде скарабея?
Антиквар суетился, выбирая подходящую вещицу среди многочисленных безделушек.
— Лапит… — услышал соглядатай рядом с собой незнакомый голос.
Он обернулся, но никого не увидел.
— Не оборачивайся, сделай вид, что интересуешься барахлом этого жулика, — продолжал голос.
Странный голос… Но только чей? И тут Лапит почувствовал, что у него холодеют руки и ноги, — он увидел, как мраморный Меркурий повел нарисованным глазом и едва заметно подмигнул. Лапит уронил корзинку с зеленью.
— Я простоял целый час на солнцепеке, пока ты ползал по рынку, выбирая пучок редиски, — шептал Меркурий. — А теперь слушай меня внимательно. И не отвечай вслух, только кивай головой. Понял?
— Да, — выдавил Лапит.
— Что ты сказал, доминус? — Тут же повернулся к покупателю антиквар.
— Ничего, — Лапит кашлянул, прочищая горло. — Лишь то, что сегодня выбор не велик.
— Что поделать. Подлинно интересный товар попадается все реже и реже.
Может, тебя интересует мумие? Эта смола, по вкусу напоминающая амброзию.
— Ничего не говори, идиот, — прошипел Меркурий. — Только кивай.
Лапит послушно кивнул.
— Ты купишь мумие? Сколько? — радостно воскликнул антиквар.
— У тебя есть кто-нибудь на примете, кто может проследить за фургонами из Массилии? Куда везут черные камни, похожие на смолу? Мне нужен пункт назначения. И как можно быстрее. У тебя есть верный человек?
Лапит несколько раз кивнул.
— Я достану завтра. Завтра ты придешь? Непременно? — в восторге лопотал торговец.
— Ах, прохвост! — воскликнул каменный Меркурий. — Торговля этим суррогатом запрещена. Ее варят из мумий фараонов. Жулик.
— Жулик, — подтвердил Лапит, забыв, что должен соблюдать молчание. Антиквар обиделся:
— Клянусь Меркурием, сделка будет честной! Может, возьмешь этого скарабея?
Всего сотня сестерциев. А он из знаменитой гробницы Тутанхамона, раскопанной археологом Картериусом.
Скарабей был месяц назад сделан в захудалой мастерской в Луксоре из полудрагоценных камней.
— Как только узнаешь, куда везут руду, явишься немедленно в мой храм, — продолжал наставления бог жуликов и торговцев. — Принесешь в жертву петуха, а затем сообщишь все, что удалось узнать. Все понял?
Лапит кивнул.
— Я так и знал, что тебе понравится. Замечательный скарабей! Он принесет тебе счастье! — ликовал торговец — давненько ему не удавалось так ловко ввернуть покупателю примитивную подделку.
Лапит скривился, но вынужден был вытащить из кошелька несколько монет и расплатиться. Оставалось надеяться, что боги компенсируют вынужденные расходы. Но Меркурий не торопился это подтвердить. Тогда Лапит покосился на статую. Она больше не подавала признаков жизни — не подмигивала нарисованным глазом и не хмурила брови. Обычная статуя Меркурия, такую можно увидеть на каждом рынке.
Глава 2
Второй день ожидания Меркуриевых игр в Антиохии
«Вчера банкир Пизон усыновил молодого человека по имени Гай Бенит Плацид».
«По мнению префекта претория вестники слишком большое значения уделяют событиям в Хорезме».
«Акта диурна». Иды июля
[58]
Утром Кассий в который раз подтвердил, что некий прибор обеспечивает Элию «тень» и ни боги, ни гении не способны теперь обнаружить беглеца. В самом деле их никто не беспокоил в маленьком домике в Никее. Воздух был пропитан морем, и каждый вздох, казалось, укреплял силы и прибавлял здоровья. Элий хотел даже отправиться в ближайший храм Меркурия и сжечь несколько зерен благовоний на алтаре в благодарность за удачное завершение путешествия, но Кассий строго-настрого запретил сенатору выходить из сада. При этом медик бросил на Элия странный, как будто испытующий и одновременно виноватый взгляд.
