Она вспомнила, что Креб однажды показал ей, как считать дни, делая отметины на палке. Старый шаман хранил в пещере множество палок с зарубками, и Эйла догадалась: с их помощью он определяет, сколько времени прошло между теми или иными важными событиями. Никто, кроме Креба, не смел прикасаться к этим палкам. Однажды Эйла из любопытства решила завести свою палку и делать на ней отметины. Она знала, что фазы луны постоянно повторяются, и ей захотелось проверить, сколько зарубок придется сделать, прежде чем луна совершит полный круг. Но Креб, застав Эйлу за этим занятием, отругал ее и отнял палку. Благодаря полученному нагоняю этот случай глубоко запал в память Эйлы и теперь, когда она ломала голову над тем, как сосчитать дни, пришел ей на ум. Она решила всякий раз с наступлением темноты делать на палке зарубку. Почему-то, стоило ей сделать очередную отметину, слезы застилали ей глаза, хотя она изо всех сил пыталась сдержать их.
Здесь, в уединении, глаза ее увлажнялись часто. Любая мелочь пробуждала воспоминания о днях, когда она жила среди людей, окруженная любовью и теплом. Испуганный кролик, прыжками пересекавший тропу, заставил вспомнить о длинных неспешных прогулках с Кребом. Эйла представляла себе его изборожденное шрамами, искореженное любимое лицо, и слезы струились по ее щекам. Если на глаза Эйле попадалось какое-нибудь растение из тех, что она собирала для Изы, она вспоминала наставления своей приемной матери, разъяснявшей ей целебные свойства трав, и опять начинала всхлипывать. А когда она вспомнила, что Креб сжег ее сумку целительницы, всхлипывания перерастали в рыдания. Но тяжелее всего Эйле приходилось по ночам.
Днем она привыкла бывать одна – и прежде она нередко бродила по лесам и лугам в полном одиночестве, собирала травы или охотилась. Но она успела забыть, каково находиться вдали от людей по ночам. Сидя в своей крошечной пещерке, Эйла смотрела на огонь, на отблески пламени, пляшущие на темных стенах, и до слез тосковала о тех, кого любила. Иногда сильнее всего ей не хватало маленькой Убы. Тогда она туго сворачивала накидку и вполголоса мурлыкала себе под нос, словно на руках у нее спал ребенок. Одежды и пищи у Эйлы было вдоволь, но она нуждалась в людях.
В одну из ночей на землю бесшумно опустился первый снег. Поутру, выйдя из пещеры, Эйла невольно вскрикнула от восторга. Сверкающий белый покров сделал мир неузнаваемым. Эйла вдруг оказалась в удивительной стране, стране причудливых очертаний и диковинных растений. Кусты скрылись под пушистыми шапками, ели облачились в белые одеяния, голые ветви деревьев, опушенные снегом, серебрились на фоне ярко-голубого неба. Эйла оглянулась на цепочку собственных следов, прорезавших пушистую восхитительную белизну, и бегом пустилась по снежному незапятнанному одеялу, петляя и кружась, покрывая снег затейливым узором. Заметив на снегу отпечатки лап какого-то мелкого зверька, она тут же пустилась по следу, но вскоре забыла о своем намерении и вскарабкалась на низкий каменный выступ, с которого ветер успел смести весь снег.
За спиной ее возвышалась горная гряда, цепь блестящих вершин, белых на синем. Они искрились и переливались на солнце, словно драгоценные гигантские камни. Бросив взгляд вниз, Эйла увидела, что еще не вся земля скрылась под белым покровом. Холмы, между которыми вздымались бирюзовые, увенчанные пенными гребнями морские волны, превратились в огромные сугробы. Но на востоке темнели степи, по-прежнему обнаженные. Эйла различила крошечные людские фигурки, суетившиеся на белом пространстве внизу, прямо под ней. Значит, в Клан тоже пришел первый снег. Ей показалось, что одна из фигурок прихрамывает. И сразу она вспомнила о своем изгнании. Магическое очарование заснеженного мира исчезло. Эйла спустилась вниз.
Второй снегопад и вовсе не доставил Эйле удовольствия. Одновременно с ним ударили морозы. Стоило Эйле высунуться из пещеры, как разбушевавшийся ветер вонзал ей в лицо сотни острых иголок. Буран продолжался несколько дней. Снегу навалило столько, что проем пещеры оказался почти полностью закрытым сугробами. Но девочка проделала лаз, орудуя плоской бедренной костью оленя. Целый день она провела в лесу, собирая хворост. Эйла израсходовала свой запас хвороста, пока сушила мясо, и теперь ей приходилось пробираться с вязанкой на спине сквозь снежные заносы. Она чуть не падала от усталости, но не давала себе отдыха. Эйла знала, еды ей хватит надолго, а вот насчет хвороста она оказалась не слишком предусмотрительной. Если ее пещеру занесет и она не сможет выбраться, ей нечем будет кормить огонь.
Эта мысль вновь заставила Эйлу испугаться за свою жизнь. Ее убежище слишком высоко в горах, с замиранием сердца думала она. Если пещера станет для нее ловушкой, зиму ей не пережить. Запасы у нее есть, но на всю холодную пору их не хватит, а подготовиться к зиме как следует, у нее не было времени. В сумерках Эйла вернулась в свое жилище, решив весь следующий день снова собирать хворост.
Утром она услышала завывание вьюги и обнаружила, что вход в пещеру завален полностью. Эйла с ужасом осознала, что страхи ее подтвердились, – она оказалась пленницей. Ей захотелось проверить, насколько глубоко под снегом она очутилась, и, отыскав длинную ветку, она проделала в снегу отверстие. Из него потянуло холодом, и, закинув голову, Эйла увидела, что с неба по-прежнему валят мохнатые снежные хлопья. Ветку она оставила в отверстии, а сама вернулась к огню.
Счастливая мысль измерить высоту сугроба спасла Эйлу. Ветка не давала снегу запорошить отверстие, и благодаря этому в тесное жилище Эйлы проникал свежий воздух, необходимый и огню, и ей самой. Если бы не дырка в снегу, девочка вскоре забылась бы сном и уже не очнулась. Эйла знала, что ей грозит опасность, но не имела понятия, до какой степени эта опасность велика. Некоторое время спустя, выяснилось, что ей больше не нужен огонь, – в пещере и так было не холодно. Снег не пропускал мороз и ветер, и Эйла согревала крошечное пространство теплом своего тела. Но ей нужна была вода, поэтому приходилось поддерживать огонь, чтобы растапливать снег.
Теперь, когда она не могла покинуть свое пристанище, лишь тусклый свет, струившийся сквозь отверстие в сугробе, говорил о том, что настал день. Всякий раз, как свет этот меркнул, Эйла делала новую зарубку на своей палке.
У нее оставалось много времени для раздумий. Целыми днями она сидела недвижно, уставившись на огонь. В ее замкнутом, тесном, как могила, мирке костер был единственным живым созданием – по крайней мере, он двигался и от него исходило тепло. Эйла с любопытством наблюдала, как сухие ветки одна за другой превращаются в пепел. «Наверное, у огня тоже есть дух, – размышляла она. – Креб говорил, когда человек умирает, дух его отправляется в иной мир. Неужели я сейчас в ином мире? Но он ничем не отличается от того, где я жила прежде. Только здесь мне ужасно одиноко. А может, дух мой сейчас не со мной, а где-то в другом месте? Как узнать это? Я совсем не ощущаю, где он, мой дух, со мной или вдали от меня. Может, он сейчас в Клане, рядом с Кребом, Изой и Убой. Но я проклята, значит, я умерла.
Почему же мой покровитель подал мне знак, разрешая охотиться? Ему ведь было известно, что за это меня предадут проклятию. А если он вовсе не давал мне знака? Но зачем тогда он позволил мне обмануться? Или он вновь проверял меня? А вдруг он меня оставил? Как же так, сначала он сам избрал меня, а потом оставил? Но может, он не оставил меня? Чтобы спасти меня, он отправился в мир духов. И сейчас сражается с духами зла. Он сильнее меня и скорее победит их. А меня он послал сюда ждать. Значит, он по-прежнему оберегает меня? Но если я не умерла, то я жива. Я жива, но я совсем одна. Я не хочу быть одна».
