— На следующей неделе квартальный день,
[8]
— заметил Джейми. — Твое новое платье будет готово к тому времени?
— Думаю, что да. Разве этот день особенный? Джейми взял у меня корзину, пока я выдергивала из земли стебель пижмы.
— В общем, да. Не такой, какие устраивает Колам, но все же к нам явятся все наши арендаторы, чтобы внести арендную плату и почтительно приветствовать новую леди Лаллиброх.
— Им, наверное, покажется странным, что ты женился на англичанке.
— Полагаю, несколько папаш почувствуют себя разочарованными по такому случаю. Я тут слегка ухаживал за одной-двумя барышнями по соседству, пока меня не арестовали и не увезли в Форт-Уильям.
— Жалеешь, что не женился на местной?
— Если ты воображаешь, что я отвечу «да», когда ты держишь в руке ножик, то ты куда более невысокого мнения о моих умственных способностях, чем я полагал.
Я бросила нож, которым выкапывала корень, и протянула к Джейми раскинутые руки. Едва он меня наконец отпустил, я нагнулась за ножом, подняла его и снова принялась поддразнивать Джейми:
— Просто удивительно, что ты так долго оставался девственником. Разве что все девушки в Лаллиброхе — дурнушки.
— Нет, — ответил он, щурясь на солнышко. — Вэтом повинен мой отец. По вечерам мы с ним, бывало, гуляли по полям и разговаривали о разных вещах. Один раз, я тогда уже достаточно повзрослел для этого, он мне сказал, что мужчина должен нести ответственность за каждое семя, что он посеет, потому что его долг — заботиться о женщине и защищать ее. А поскольку я к этому еще не готов, то не вправе отягощать женщину последствиями своих поступков.
Он оглянулся на дом, оставшийся позади нас, потом посмотрел в сторону кладбища у подножия скалы, где лежали его родители.
— Он сказал, что величайшее событие в жизни мужчины — обладать женщиной, которую он любит, — негромко продолжал он, потом улыбнулся мне, а глаза синие, как небо над Головой. — Он был прав.
Я погладила его по щеке.
— Немного жестоко с его стороны вынуждать тебя к столь долгому воздержанию, — сказала я.
Джейми усмехнулся; килт хлопал его по коленям под порывами резкого осеннего ветра.
— Церковь учит, что онанизм — это грех, но отец говорил, что если уж выбирать между тем, чтобы принести вред себе или какой-нибудь бедняжке женщине, порядочный мужчина предпочтет принести себя в жертву.
Отсмеявшись, я тряхнула головой и сказала:.
— Нет, я не стану спрашивать. Ты, безусловно, остался девственником.
— Только благодаря милосердию Господа и моему отцу, Саксоночка. Лет в четырнадцать я ни о чем, кроме девушек, думать не мог. Но это было тогда, когда меня отдали на воспитание Дугалу в Беаннахд.
— Там не было девушек? — спросила я. — Ведь у Дугала есть дочери.
— Да, есть. Целых четыре. Две младшие в счет не шли, но старшая, Молли, была очень хорошенькая.
Старше меня на год или два. Мое внимание ей не слишком льстило. Я постоянно таращил на нее глаза за обеденным столом, а она как-то раз посмотрела на меня, задрав нос, и спросила, нет ли у меня насморка. Если это так, мне следует лечь в постель, а если нет, то она будет мне очень признательна, если я закрою рот: ей совсем не интересно во время еды разглядывать мои миндалины.
— Начинаю понимать, почему ты остался девственником, — сказала я и приподняла юбку, чтобы подняться на перелаз. — Но не могли же все девушки быть такими.
— Да нет, — раздумчиво проговорил он, подавая мне руку и помогая спуститься. — Они и не были. Младшая сестра Молли, Табита, оказалась куда приветливей. — Он улыбнулся при этом воспоминании. — Тибби была первой девушкой, которую я поцеловал. Вернее сказать, первой девушкой, которая поцеловала меня. Я по ее просьбе нес два ведра молока из коровника на сыроварню и всю дорогу строил планы, как я прижму ее за дверью, где некуда увернуться, и поцелую. Но руки у меня были заняты, и она должна была открыть дверь, чтобы я прошел. Так что я как раз и оказался в углу за дверью, а Тиб подошла ко мне, взяла за уши и поцеловала. И молоко пролила.
— Памятный первый опыт, — засмеялась я.
— Сомневаюсь, что для нее он был первым, — сказал Джейми. — Она знала об этом гораздо больше, чем я. Но занимались мы поцелуями недолго. Дня через два ее мать накрыла нас в кладовой. Она ничего такого не сделала, только зло на меня поглядела и велела Тибби идти обедать. Но, как видно, рассказала Дугалу.
Если Дугал Макензи был готов сражаться за честь сестры, то даже трудно вообразить, на что он был готов в защиту дочери.
— Дрожу при одной мысли о том, чем это кончилось, — сказала я.
— Я тоже. — Джейми передернулся и бросил на меня косой взгляд в некотором смущении.
— Ты знаешь, что молодые мужчины иногда утром просыпаются с… ну, с… — Он покраснел.
— Да, знаю, — сказала я. — Так же, как и старые мужчины в возрасте двадцати трех лет. Ты думаешь, я не замечаю? Ты предлагал это моему вниманию достаточно часто.
— Мм-ф-м. Наутро после того, как мать Тиб застала нас, я проснулся на рассвете. Она мне снилась — Тиб, конечно, а не ее мамаша, — и я даже не удивился, почувствовав на своем члене руку. Удивительно было другое — рука оказалась не моя.
— Но, разумеется, не Тибби?
— Разумеется. Это была рука ее отца.
— Дугала! Но как же…
— Я широко раскрыл глаза, и он приветствовал меня очень приятной улыбкой. Потом он сел на постель, и мы с ним славно поболтали, дядя с племянником, приемный отец с приемным сыном. Он сказал, как он рад, что я живу у него — ведь собственного сына у него нет и так далее. И что вся семья привязана ко мне и так далее. И как ему ненавистна сама мысль о том, что можно воспользоваться прекрасными, невинными чувствами, которые его дочери питают ко мне, в дурных целях, но он, конечно, рад и счастлив, что может положиться на меня как, на собственного сына. Так он говорил и говорил, а я лежал и слушал, и все время он держал одну руку на своем кинжале, а другую — на моей мошонке. Я отвечал: «да, дядя», «нет, дядя», а когда он ушел, я завернулся в одеяло, уснул и видел во сне свиней. И больше не целовал девушек до тех пор, пока мне не исполнилось шестнадцать и я не приехал в Леох.
Волосы у Джейми были собраны на затылке и перевязаны кожаным ремешком, но короткие, концы, как обычно, окружали голову короной, отливавшей в прозрачном, чистом воздухе красноватым и золотым. За время нашей поездки сюда из Леоха лицо его покрылось бронзовым загаром, и весь он напоминал осенний лист, весело кружащийся по ветру.
— А как это было с тобой, моя прелестная Саксоночка? — спросил он, улыбаясь. — Падали молодые люди к твоим ногам, обуянные страстью, или ты была строгой скромницей?
