Она осторожно провела рукой по моей щеке и лбу, затем снова по щеке… Простыня лежала скомканной у моих ног, рубашка была распахнута. Руки Анжелики скользнули мне под мышки, растерянно задержались там на мгновенье.
— Слава Богу! — воскликнула она, давая волю слезам. — Жар прошел! — Она вновь наклонилась ко мне, желая получше удостовериться, что жар отступил не потому, что я умерла…
Я слабо улыбнулась ей:
— Скажите матери Хильдегард, что все в порядке.
Сестра кивнула, заботливо поправила на мне простыню и выбежала из палаты. Едва складки ширмы сомкнулись, Раймон вылез из-под кровати.
— Мне нужно идти, — сказал он, пощупав мой лоб. — Поправляйся, мадонна.
Несмотря на слабость, я приподнялась и схватила его за руку. Я провела рукой по его предплечью, как будто что-то искала, но не могла найти. Его кожа была совершенно гладкой, без каких-либо шрамов. Он удивленно посмотрел на меня:.
— Что это значит, мадонна?
Я откинулась назад, разочарованная. Я была слишком слаба и не задумывалась над своими словами:
— Я хотела проверить, если ли у вас шрам от прививки.
— Прививки? — Судя по его лицу, он совершенно не понимал, о чем идет речь.
Я уже обладала достаточным жизненным опытом, чтобы уметь читать по лицу.
— Почему вы продолжаете называть меня мадонной? — спросила я. Руки мои задержались на моем опавшем животе, как бы боясь потревожить его зыбкую пустоту. — Я же потеряла своего ребенка.
Он выглядел слегка удивленным:
— Я называл вас мадонной не потому, что вы были с ребенком, миледи.
Уставшие, совершенно без сил, мы ощущали себя так, будто оказались в замкнутом пространстве, где время остановилось и не существовало будущего; единственное, что там оставалось, это — правда.
— Тогда почему же? — В сущности, я не ждала от него ответа, но он ответил:
— Вокруг каждого человека существует некое поле, окружающее его подобно облаку. И каждому человеку присущ свой цвет. Ваше облако голубого цвета, такого же, как покрывало Святой Девы Марии, и такого же, как у меня.
Мягкая ткань ширмы сомкнулась за ним.
Глава 26
ФОНТЕНБЛО
Я спала несколько дней. Не знаю, чем это было вызвано, то ли физической слабостью, то ли стремлением уйти от существующей реальности, но я просыпалась только для того, чтобы немного поесть, и снова погружалась в забытье, словно чашка бульона у меня в желудке становилась своеобразным якорем, удерживающим меня в постели.
Несколько дней спустя я проснулась от шума голосов, звучавших у меня над самым ухом, а затем чьи-то сильные руки подняли меня с кровати. Я внезапно почувствовала радость, затем продолжала бодрствовать еще какое-то время, борясь с запахом табака и дешевого вина. Наконец я осознала, что меня несет на руках Хьюго, слуга Луизы де ла Тур.
— Опустите меня на пол! — сказала я, слабо отталкивая его.
Он не ожидал такой прыти от умирающей и от растерянности чуть не уронил меня. Однако высокий, властный голос мгновенно все расставил по местам:
— Клэр, моя дорогая подруга! Не бойся, все в порядке. Я везу тебя в Фонтенбло. Свежий воздух, хорошее питание — вот что тебе сейчас необходимо. И отдых. Тебе необходим отдых.
От яркого света я заморгала глазами, словно только что родившийся ягненок. Лицо Луизы, круглое и розовое, плыло рядом со мной подобно херувиму на облаке. Мать Хильдегард шествовала за ней следом. Высокая и стройная, она напоминала ангела у ворот Эдема. Иллюзия усугублялась тем, что обе они стояли на фоне цветного стекла витражей в вестибюле «Обители ангелов».
— Это действительно вам будет очень полезно, — сказала мать Хильдегард. Эти простые слова, произнесенные матерью Хильдегард, звучали более весомо, чем щебетание Луизы.
После этого, не имея ни сил, ни желания протестовать, я безропотно позволила перенести меня в карету Луизы.
Карета то и дело подпрыгивала на рытвинах и ухабах, и это не позволяло мне уснуть на протяжении всего пути в Фонтенбло. Ну, и еще безостановочная болтовня Луизы, конечно. Поначалу я пыталась что-то ей отвечать, но вскоре поняла, что она не нуждается в этом.
После дней, проведенных в холодных, мрачных каменных покоях «Обители ангелов», я чувствовала себя непривычно и вздрагивала от яркого света и красочного мира за окном кареты. Я предпочла не вглядываться в окружающий меня мир. Так было спокойнее. Избранная мною стратегия очень помогала мне, пока мы не добрались до небольшого леса рядом с Фонтенбло. Стволы дубов были темными и толстыми, огромная крона дарила благодатную тень. От слабого ветра тени ветвей на земле начинали двигаться, и оттого казалось, что лес тоже не стоит на месте, а куда-то движется. Я долго любовалась этим эффектом, и вдруг мне стало казаться, что деревья и впрямь двигаются, вернее, раскачиваются из стороны в сторону и поворачиваются при этом.
— Луиза! — вскрикнула я, схватив ее за руку и прервав болтовню на полуслове. Луиза умолкла и, приподнявшись с сиденья, посмотрела в окно, находившееся рядом со мной. В следующую же минуту она отпрянула от окна и закричала на кучера.
Мы подъехали к грязной площадке на опушке леса и увидели висящие на деревьях три трупа. Двое мужчин и одна женщина. Высокий властный голос Луизы все еще продолжал звучать, то увещевая, то спрашивая о чем-то. Изредка можно было различить робкий голос кучера, что-то пытавшегося объяснить извиняющимся тоном, но я ни на что не обращала внимания. Несмотря на то что трупы раскачивались, а одежда развевалась на ветру, они казались более неподвижными, застывшими и инертными, чем деревья, на которых они висели. Лица почернели от удушья. Зрелище потрясло меня. В моем замутненном сознании всплыл образ месье Форе. Он не одобрил бы такую работу. Казнь была проведена не профессионально. Подул ветер, и на нас пахнуло страшным зловонием.
Луиза пронзительно взвизгнула и неистово заколотила руками по раме, лошади рванули, и она повалилась на сиденье кареты.
— Дерьмо! — воскликнула она, обмахиваясь носовым платком. — И надо же было этому идиоту остановиться в таком месте! Какое безрассудство! Я уверена, это плохо скажется на ребенке и на тебе, моя дорогая… о дорогая, моя бедная Клэр! О моя дорогая!.. Прости меня! Я не хотела напоминать тебе… О, я такая бестактная! Сможешь ли ты простить меня!
К счастью, причитания Луизы по поводу того, что она расстроила меня, помогли ей в конце концов забыть о трупах, но мне они порядком надоели, и в полном отчаянии, не видя другого способа положить этому конец, я вернулась к разговору о повешенных.
— Что это были за люди? — спросила я. Мой замысел удался. Луиза закрыла глаза, вспомнив потрясшее ее зрелище, поспешно вытащила пузырек с нашатырным спиртом, глубоко вдохнула его и с облегчением чихнула.
— Гуге… пчхи! Гугеноты, — пояснила она, морщась и чихая. — Еретики-протестанты. Так сказал кучер.
