Для встречи с Идальго он выбрал просторный задний двор монастыря, где повсюду были каменные стены, на галерее можно спрятать стрелков, а в ржавые скобы на стенах сунуть факелы, чтобы осветить все это. Когда отряд Идальго въехал во двор, барон и его люди уже поджидали их; мушкетеры выстроились по периметру, но их было не так много, как под командованием маркиза де Дюблана. Колетт решила, что человек двадцать. Вполне сравнимо с силами их отряда.
Своих родственников она увидела не сразу – а потом ахнула, разглядев. Ноэль, тетушка и дядя сидели на куче гнилого сена под дальней стеной, и кажется, руки их были связаны. Барон де Саваж вышел вперед, ничуть не смущенный тем, что Идальго приехал не один.
– Стоило раньше расставить ловушку, чтобы поймать вас! Как это я не догадался! – произнес капитан весело. – Ах, вот и мадам де Грамон, чудесно. А где же ваш супруг?
– Я не знаю, где он, – отвечала Колетт ровным голосом, молясь про себя, чтобы Ренар находился подальше отсюда. Только не в Лувре, не в заваленном трупами дворе…
– Какая жалость. Впрочем, вы и без него справились, не так ли? Спешивайтесь, дамы и господа.
Идальго не торопился.
– Вы хотели, барон, чтобы я приехал – тогда вы отпустите этих людей, вы так обещали, – произнес он ровно. Никаких эмоций не было в его голосе, ничего общего с тем жизнерадостным человеком там, в Наварре. Впрочем, Колетт полагала, что таким образом Идальго удачно сдерживает гнев. – Я исполнил это. Вы избрали меня своим врагом – зачем же впутывать в эту игру других? Отпустите этих людей.
– Не раньше чем вы снимете маску.
– Не раньше чем вы выйдете со мной на поединок.
Барон усмехнулся.
– Почему бы мне просто не застрелить вас, вы, грязный ублюдок? – он говорил все громче, словно специально распаляя себя. – Застрелить и оставить здесь! О, сегодня великая ночь – все рассчитаемся сразу!
– Если бы вы желали простой стрельбы, барон, то давно бы спустили курок, – отвечал Идальго. – Пока же мы все живы. Я вот что вам скажу, мой дорогой враг, объявивший себя таковым, – впервые в его голосе прорезались нотки сарказма, – вы хотите, чтобы слава о вашем подвиге летела впереди вас. Так чего ждете? Я бросаю вам вызов, и мы станем драться на шпагах, здесь. Вы победите меня, обнажите мое лицо и навеки опозорите имя. Как вам такой план? А все эти люди, – он сделал широкий жест, – станут свидетелями.
Саваж усмехался, слушая эту речь.
– У вас гасконский акцент, – сказал он, – как у Беарнца, уж этот-то говорок я везде узнаю! Вы из его своры, вот что я вам скажу. А может, сам Беарнец и есть? Ни один парижанин нынче не упустит возможность прирезать соседа-гугенота, а вы играете в благородство. Ах, и зачем мне терять время! Вы правы, кто бы вы ни были. Я хочу убить вас сам, вонзить клинок в ваши кишки и провернуть, а потом смотреть, как вы подыхаете, хрипя. Спускайтесь со своей лошадки, спускайтесь, идите сюда, и я укорочу вашу спесь.
– Как приятно, что мы быстро договорились, – согласно кивнул Идальго. – Не стану задерживать вас – вам еще, как вы сами сказали, гугенотов резать.
– М-м, послушайте, друг мой… – начал было Кассиан, однако Идальго сделал все тот же жест, что и на улице ранее: всего лишь поднял ладонь, отсекая возражения. Он спешился, бросил поводья своей лошади, нимало о ее судьбе не беспокоясь, и вышел вперед.
Как красиво он двигается, подумала Колетт. Мягко, словно перетекая, и глазу приятно наблюдать за ним. То движение, которое, остановленное рукой хорошего художника, замирает на полотнах. Без сомнения, он прекрасный воин: так ходят, так стоят хорошие фехтовальщики, которых Колетт уже навидалась при дворе.
Она до боли в глазах вглядывалась в полутьму, пытаясь понять, живы ли ее родственники, не ранены ли, но с ее места видно было плохо, а потому Колетт оставила на время эту затею и решила смотреть на Идальго. Вот так, без сомнений, ходил и тот Тристан, которого Колетт представляла себе во время чтения – тек, словно ручей.
Идальго так похож на Тристана…
Нет.
Он похож на Тристана из старых книг, он похож на ту тысячу Тристанов, что Колетт придумала себе, и как бы хорош он ни был – он не ее герой. Ее герой сейчас там, неизвестно где в этом проклятом городе, словно провалившемся в тартарары, и Колетт вдруг так остро захотела увидеть мужа, что едва не расплакалась. Все это время держалась, смотрела на мертвые тела, едва не погибла в атаке мушкетеров, да и сейчас неизвестно, чем дело кончится, – а она думает о своем несуразном ехидном муже и хочет рыдать.
«Пусть Ренар будет жив. Где бы он ни был сейчас, пусть выживет».
Идальго лениво потянул из ножен шпагу, и огонь метнулся по благородному клинку. Барон де Саваж, усмехаясь, тоже обнажил свое оружие. Слова сделались излишни: противники нашли друг друга, теперь все решала сталь. Сталь и ненависть, сталь и благородство. Что сильнее – жажда смерти врага или жажда жить и продолжать свое дело? Или все кроется в обыкновенном искусстве фехтования?
– Бог мой… – пробормотал Кассиан.
То ли от этого еле слышного восклицания, то ли от того кошачьего шага, которым Идальго двинулся навстречу барону де Саважу, Колетт сделалось холодно и страшно. Она смотрела на человека в черном, на его испанскую шляпу и скупые движения, в которых не было ничего, кроме уверенности, и что-то сдвигалось в ее мыслях, прорастало ошеломлением и ужасом.
Нет, она не поддастся этому сейчас. Потом, возможно.
Противники замерли: капитан – выставив клинок перед собой, Идальго – спокойно опустив руку, и никто более не произнес ни слова. Молчали мушкетеры, молчали люди Идальго и Колетт, и даже барон де Аллат умолк, перестав бормотать себе что-то под нос, – молитву, скорее всего. А потом Саваж стремительно кинулся на Идальго.
Никаких победных кличей, никаких проклятий. Клинки сшиблись, и танец двух превосходных фехтовальщиков заворожил с первого мгновения. О, барон был хорош, насколько Колетт могла судить, но и Идальго ничуть не уступал ему, оправдывая свою славу. Он сражался, будто шутя, и черный плащ, который сам по себе мог стать оружием, летал по двору птицей, и даже даги
[14]
пока не пошли в ход – противникам хватало длинных клинков. Дзынь, дзынь, дзынь – завораживающая песня. От нее делалось холодно и странно, и думалось совсем о другом – может, потому, что происходящее казалось нереальным.
«Я искала любовь, – думала Колетт, – искала ее, сравнивая книжные страницы с тем, что происходило вокруг меня; и вот у меня был солнечный Ноэль – моя придуманная мечта, которая никогда не была явью. У меня был Ноэль, сидящий сейчас на гнилой соломе, и я верила, что однажды он приедет и назовет меня своей. Однако мой кузен любит свою Софи, кем бы она ни была, и тем счастлив. Мне хотелось любви, как воды в жаркий день, и я готова была на что угодно, даже на то, чтобы избрать кумиром своего сердца эту неведомую черную птицу с испанским прозвищем. Только мне не нужен загадочный герой Идальго, да благословит его Господь. Мне нужен мой муж, Ренар Тристан де Грамон, которого я обижала своими словами и недоверием и который всегда будет сражаться за меня.
