– Я не могу заставить тебя принять этот выбор, – проговорил Ренар, оторвавшись от губ Колетт. – Он странен, страшен, и иногда я сам опасаюсь того, кто носит эту шляпу. Я не могу и отказаться от него, потому что каждый раз, ускользая ночью и помогая кому-либо избежать верной гибели, останавливая убийц, я знаю, что поступаю верно и что Господь смотрит на меня оттуда, сверху, одобрительно усмехаясь. Я не могу пообещать тебе, что навсегда стану принадлежать лишь нашей с тобой жизни, но не об измене идет речь, а об этом долге, который я выбрал для себя. Подумай, Колетт, крепко подумай. У тебя все еще есть выбор, и он будет всегда. Если ты пожелаешь выбрать другую жизнь и забудешь о том, что узнала сегодня, я не стану тебя винить.
Ренар стоял напротив и ждал ответа – тот человек, которого Колетт сумела увидеть под всеми его масками, тот Ренар, которого не нужно было воображать. Он был здесь, со всеми его недостатками и достоинствами, с его вывернутым наизнанку пониманием, что должен и не должен делать настоящий мужчина. Человек, принявший свой выбор в одиночестве и ни разу не отступивший от выбранного пути. Но ведь кому знать, как не Идальго, что дело не столько в том, насколько хорош ты сам, сколько в том, кто прикрывает тебе спину!
Колетт улыбнулась и сказала ему то, чего он совсем не ожидал услышать:
– Чем я могу помочь тебе?
Эпилог
Варфоломеевская ночь и последовавшие за ней беспорядки, выплеснувшиеся из сердца Парижа в страну, унесли жизнь многих ни в чем не повинных гугенотов, а также католиков, – со многими под шумок разделались, сводя личные счеты, посчитав, что никто не станет разбираться. Париж смердел, трупы плыли по реке, и кошмарнее этого зрелища не знала та эпоха. Даже кровопролитные войны, уносившие солдатские жизни, не так ужасали. Здесь же под нож отправляли всех, не разбирая ни возраста, ни пола. Когда резня завершилась и власти отдали приказ о вывозе трупов, на задворках монастыря Сен-Дени обнаружили тело и еле опознали в нем барона де Саважа: мародеры раздели труп догола.
Генрих Наваррский и его кузен Генрих де Конде сумели избежать гибели, дав согласие перейти в католичество; таким же образом пощадили часть их свиты и некоторых влиятельных горожан, но далеко не всем повезло. Кому-то удалось укрыться, кто-то, подкупив стражу на заставах, вырвался из города и сумел уехать в провинцию, где и переждал неспокойные времена, кто-то до конца своих дней благословлял Идальго, сумевшего спасти вместе со своими людьми более двух сотен протестантов, а то и больше. Многие из них благодаря ссуженным им деньгам сумели уехать в Италию и в Англию, где начали новую жизнь, подальше от ужасов Парижа.
Колетт и ее родственники де Котены покинули Париж следующим же утром после первой ночи резни, почти что пройдя сквозь стены: количество людей, подкупленных Идальго и готовых в любой момент распахнуть неприметную калитку на городской заставе, впечатляло. Замок друга, который избрал для укрытия Ренар, оказался тихим местом, затерявшимся среди холмов; сюда беснующиеся толпы так и не добрались. Дядюшка Жан-Луи быстро пошел на поправку, и остальные не переставали радоваться чудесному спасению. Позже под надежной охраной де Котены уехали в По, а Колетт осталась и возвратилась туда вместе с мужем лишь в конце сентября.
Потом еще не раз люди слышали об Идальго, который стал, казалось, еще более ловок и осторожен, и многие славили его имя, называя своим спасителем, хотя никто так и не узнал человека, скрывавшегося под черной маской. Поговаривали, что когда одна женщина, протестантка, которую Идальго посадил на корабль, идущий в Англию, вместе со всеми ее детьми, благодарила его и просила быть осторожным, Идальго отвечал ей так:
– Я непременно буду осторожен, мадам, – ведь мне есть за кого биться и есть куда возвращаться.
