* * *
Приближался поворот реки. Сбоку в Ловать впадала другая речка, но, как помнил конунг, по пути в городище Огненной Собаки таких впадающих рек и речушек было множество, особенно в непосредственной близости от Ильмень-моря, где трудно разобрать, по самой ли реке плывешь или по одной из проток. Так и оказалось, за поворотом в Ловать впадала уже другая речушка. Чуть дальше третья… Но в этом месте русло основной реки все же просматривалось хорошо, и ошибиться было невозможно. До следующего поворота плыть было совсем немного, а за ним, как сказал сотник Овсень, должно уже было открыться Ильмень-море. И не хотелось уходить с палубы, чтобы не прозевать момент выхода туда.
Момент встречи с широкой водной гладью в самом деле был красивый и запоминающийся. Ансгар всегда любил возвращаться в родной фьорд после долгого отсутствия. Всегда ждал, когда драккар пройдет узкий пролив, и большой широкий фьорд откроется глазу вместе с дымным виком, чуть в стороне от которого высится над водой стоящий на каменном обрыве большой по норвежским меркам дом конунга, обнесенный высоким частоколом. Сейчас и не фьорд, а Ильмень-море следовало увидеть, от которого до фьорда еще плыть и плыть. Но было в этом тоже какое-то сходство в ощущениях, и, кроме того, выход в Ильмень-море уже говорил о значительном приближении к родному берегу и к решающим событиям, которые должны сделать жизнь Ансгара совсем другой. Хотя бы на день, но дом стал ближе, как стали ближе предстоящие суровые испытания.
Ильмень-море открылось как-то неожиданно, еще до того, как ладья миновала последний поворот. Основное русло расходилось на множество мелких русел, а за ними, поверх островов, поросших низкорослым кустарником и лишь изредка высокими раскидистыми деревьями, открывался простор водной глади. Ильмень-море было, конечно, совсем не такого цвета, как северные моря, такие милые взгляду юного конунга. Оно было и темнее, и теплее даже на взгляд, и вообще на настоящее море в его понимании было не слишком похоже, тем не менее простор воды уже был чем-то привлекательнее, ближе сердцу, нежели Ловать, зажатая между двумя лесистыми берегами, и словно бы к дому, к родине очень резко приближал.
— Парус… — громко сказал, чуть не крикнул сотник Овсень.
Сигнал предназначался кормчему Валдаю, который и на корме его услышал, несмотря на постоянный скрип весел в уключинах.
— Вижу… — отозвался Валдай. — Ладья словенская… Идет из Русы… Догоним?
— Догоним… — согласился сотник. — Узнаем, что нового в Русе и в Славене.
— Всем гребцам на весла! — зычно дал команду кормчий.
Где-то внизу, под палубой, началось стремительное шевеление, и сверху было видно, как высовываются весла в весельные окна, металлом о металл зазвенели уключины. В ладьях, в отличие от драккаров, и боковые весла имели свои уключины. По мнению Ансгара, это было неудобно — слишком много времени занимало, и сами весла, и устройство ладьи усложняло. Зачем такое сооружать, если можно просто выставить весло в весельное окно и грести. Окно небольшое, весло в нем не сильно «гуляет». Может быть, сила гребка с уключиной увеличивается, но не настолько, чтобы это стало решающим моментом.
— Налегай… Тяни дружно…
И новые гребцы, не дожидаясь отдельной общей команды, как обычно бывало на драккарах, сразу, один за другим, включились в свою ритмичную работу, подстраивая ее под ритм тех, что гребли раньше. Сбоя не произошло.
В отличие от драккаров, на которых места для людей всегда было мало, гребцы на ладьях спали в стороне от своих скамей, да и скамьи у них были несравненно более высокие, чем на скандинавских лодках, а сам ряд весел располагался значительно выше. И потому для включения в работу дополнительных гребцов времени на ладье уходило больше. Но когда все весла начали грести дружно, ладья прибавила в ходе заметно. И парус небольшой ладьи впереди, что вышла из устья Ловати значительно раньше, стал быстро приближаться.
— А как Валдай узнал, что ладья словенская? — поинтересовался Ансгар у сотника.
— В Славене корму чуть другую делают, более тупую, и борт чуть вперед наклонен. И сама ладья у них слегка пошире будет, чтобы товар лучше разместить. Словене — народ торговый, у них все к тому приспособлено.
— А словене в Русу свободно ходят?
— Когда войны нет, свободно, что ж не ходить. Народы-то, что ни говори, братские
[3]
. Но всякое бывает. Кто-то старое вспомнит, и начнется перепалка, а за перепалкой и что похуже. И нас в Славене так же встречают. Они у нас все пытаются Бьярмию отобрать, чтобы каменную соль оттуда возить, но без нашей соли тоже плохо себя чувствуют. Вареная соль в десять раз дороже каменной. Это для словен доход большой. У нас покупают, вам возят и перепродают…
[4]
И пытаются наших купцов не пустить через Волхов. А это, сам понимаешь, еще один повод для ссор. Поссориться-то легко, вот помириться бывает трудно. Но города у нас торговые, и торговые гости понимают, что без мира все в разорение пойдут. Потому и миримся быстро.
— Стрелу пустите, — крикнул с кормы Валдай.
— Белун! — позвал сотник выглянувшего из трюма стрельца. — Отправь словенам «соловья».
— Я мигом… — отозвался стрелец, нырнул в трюм за луком и быстро вернулся, на ходу пристраивая к стреле глиняную свистульку.
— Что это? — спросил Ансгар.
— Сигнал о добрых намерениях, — объяснил Овсень. — Приглашение на разговор.
Стрела сорвалась с лука с тонким переливчатым свистом, в самом деле сильно напоминающим трели соловья, и устремилась в сторону словенской ладьи. Но стрелец прицел брал выверенный и в саму ладью, конечно, не попал.
На словенской ладье, где сигнал поняли легко, поскольку сами умели такие сигналы давать и собственных стрельцов имели в достаточном количестве, почти сразу же подняли, а потом и убрали в глубину трюма весла, и через некоторое время парус пополз к рее, чтобы замереть там. Лодка легла в дрейф и плавно покачивалась на волнах, поднимаемых средней силы ветром. Словене ждали встречи.
