При мысли об этом стало не по себе; он припомнил капитана, в глаза которому смотрел, подняв голову, вспомнил, как внатяг сидела на его плечах куртка и какой меч оттягивал ремень, – таких теперь не куют, вчерашний день; однако этот пережиток Курту возможно было бы удержать разве что двумя руками, а капитан, естественно, управляется одной. Если и впрямь тот решит устранить надоедливого следователя, подумал он кисло, преклонный возраст значения явно иметь не будет. Ну, разве что удрать от него – уж бега-то капитан вряд ли выдержит…
Впрочем, если даже Мейфарт помутится рассудком настолько, чтобы решиться на убийство инквизитора, вряд ли он станет нападать вот так, в открытую; конечно, ясно, как день, что капитан и сильнее, и опытнее, но – как знать, чему теперь учат в академии будущих следователей… И предпочтет что-нибудь вроде яда или ножа в спину. Яда у него, само собой, нет – откуда? – а вот в спину…
Вообще-то, защищаться именно от подобных внезапностей их обучали тщательнее всего. «Такая служба, – пояснял мессир Сфорца. – Меньше всего вам пригодится умение отмахиваться от оравы солдат в чистом поле и больше всего – не дать себя зарезать в переулке». Однако отличник боевой и идеологической подготовки, Курт Гессе что-то сомневался, что поножовщину с капитаном он вынесет больше минуты.
Надо брать этого старого вояку за горло, решил он, сворачивая к реке, где ожидала встреча. Завтра поговорить с бароном и постараться найти, к чему в его ответах можно прицепиться, а потом – арестовать Мейфарта или хоть вынудить его к настоящим, чистосердечным показаниям. В конце концов, воспользоваться показаниями солдат; при соответствующей обработке хоть один из них да должен согласиться выступить свидетелем. Иначе тот и впрямь от долгого нервничанья сделает что-нибудь, о чем потом пожалеют оба: капитан – когда будет висеть над углями, прикрученный к решетке, а Курт – когда будет читать отходную, истекая кровью…
О капитане он перестал думать внезапно – там, где он собирался ожидать появления гонца из Штутгарта, уже стоял конь с пустым седлом, а рядом, неподвижно, глядя на воду, человек в дорожном плаще и глубоко надвинутом капюшоне. На перестук копыт настоятельского жеребца тот даже не обернулся; спешившись, Курт приблизился, кашлянул, привлекая внимание.
Человек повернулся медленно, и в сгустившихся сумерках, в тени капюшона, не было видно, смотрит ли он на заставившего его ждать следователя с укором или же нет. Однако, напомнил себе Курт, стараясь держаться независимо, это просто курьер. А он – дознаватель, у которого непредсказуемое расписание.
– Хорошая лошадь, – сказал он тихо; фигура напротив пожала под плащом плечами:
– Обычная. К тому же конь.
– Хорошо идет?
– Смотря каков груз.
– И как сегодня?
– Доставлен, – отозвался курьер и снял капюшон. Лицо под ним оказалось усталым, с заметными даже в этом полумраке кругами у нижних век; интересно, вдруг подумал Курт, а каково расписание у самих курьеров? Возможно, сейчас, вернувшись из Таннендорфа, этот человек отправится куда-нибудь на другой конец страны…
– Плохо выглядите, – не сдержался он, демонстрируя медальон, взглянул на Знак курьера и кивнул; тот усмехнулся:
– А кому сейчас легко… Прошу вас, ответ на ваш запрос. Мне ждать?
Курт мгновение размышлял, вертя в руках переданное ему послание, тоже запечатанное под сургуч; потом кивнул, разламывая печать, и остановился, замявшись.
– Вам посветить? – понимающе предложил курьер, и Гессе благодарственно улыбнулся:
– Да, пожалуйста.
«Огниво должно быть всегда при себе, – поучали в академии, как видно, впустую. – Инквизитор без огня – это абсурд». Что-то господин следователь в последние несколько дней откровенно тупит…
Нетерпеливо пробежав взглядом по строчкам, Курт насупился. Сведения о бродяге по имени Бруно оказались исчерпывающими, интересными, но к делу отношения не имеющими; никаких уточнений больше не требовалось, и он тяжело вздохнул, поднося к зажженному курьером огарку свечи краешек письма. Стоило ради этого беспокоить вышестоящих…
– Спасибо, – кивнул он, бросая догорающую бумагу на траву. – Больше ничего, вы свободны.
– Еще одно, – задувая свечу, возразил курьер. – Я уполномочен спросить, не хотите ли вы передать что-либо на словах и не нужна ли помощь.
Помощь… В том, что она не требуется вовсе, то есть, не понадобится позже, Курт сомневался, однако же ответил, что нет, не нужна; при первом же деле, первой же трудности кричать «помогите» – не самое лучшее начало карьеры.
Распрощавшись с курьером, он галопом домчал до трактира, успев поймать еще не спящего Карла и передать ему жеребца. Поднявшись к себе, Курт снова взялся за Евангелие; теперь просто ради того, чтобы скоротать время до утра, ибо спать еще не хотелось, а больше заняться было попросту нечем.
* * *
На беседу с фон Курценхальмом он отправился, когда солнце поднялось полностью; на этот раз Курт пошел пешком. Во-первых, потому что было лень возиться с седлом, а во-вторых, чтобы по пути, не торопясь, еще раз взвесить все, что надо будет спросить и сказать. Было еще и в-третьих, о чем господин следователь старался не думать: он оттягивал тот момент, когда надо будет заговорить с бароном…
Ночью прошел дождь, и теперь дорога была укрыта слоем липкой грязи, пристающей к подошвам и отягощающей ноги, словно колодками. Ближе к полудню все просохнет, но сейчас идти было неловко, словно ступая по маслу, а посему Курт поворотил с дороги в подлесок, где трава была хоть и сырой, но зато чистой.
Уже завидя кровлю замка сквозь деревья, он вдруг услышал, как резко распрямилась ветка шагах в десяти в сторону, потом что-то зашуршало, хлюпнуло и, наконец, стихло. Застыв на месте, Курт вцепился в рукоять так, что побелели пальцы, а костяшки заныли от напряжения; в голове разом промчались несколько мыслей – первая о том, что снова кто-то обретается невдалеке от замка, и надо проверить, кто это. Вторая – что сейчас день, и навряд ли там, за кустами, есть то, чего он так боялся ночью. Третья мысль была ругательная, и именно стыд перед самим собою за вновь воскреснувшие свои страхи понудил Курта сдвинуться с места и медленно направиться в сторону смолкнувших звуков.
Когда он, уже напряженный, как струна, почти не дыша, раздвинул ветви и шагнул вперед, наполовину выдернув из ножен оружие, то едва не выругался – вслух и неприлично. На полянке был Бруно: присев на корточки, он распутывал сложное пересечение прутьев и веревок, а подле него лежала тушка зайца, только что извлеченная из силка. Обернувшись на шипение стали за своей спиной, тот на мгновение опешил, а потом, бросив наземь свое противозаконное орудие ловли, широко улыбнулся, с насмешкой глядя на вооруженную руку Курта.
– Ваше инквизиторство… – Поклон был само издевательство. – Да вы ранняя пташка, оказывается.
– Чем это ты здесь занимаешься? – загнав меч обратно, хмуро поинтересовался он; бродяга пожал плечами:
