Бруно выдержал взгляд еще секунду и отвернулся:
– Нет. Не хочу.
– Правильно, зачем тебе кошмары по ночам…
– И что я теперь должен делать? – перебил тот. – Бегать впереди и кричать «расступись, едет Гнев Божий»?
– Для начала начни избирать выражения в моем присутствии, – серьезно произнес Курт, снова надевая Знак и пристегивая оружие. – Больше замечаний делать не буду. Это – понятно?
– Еще бы…
– Пока – свободен, – кивнул он, указав на сиротливую заячью тушку в траве. – Забирай свою… добычу и ступай домой. Когда потребуешься, я тебя найду.
– А платить мне за работу будут? – поинтересовался Бруно с кривой усмешкой, совершенно очевидно предвидя ответ; Курт пожал плечами, взглянувши на него с почти искренним благоволением, и улыбнулся:
– Даже не знаю; дай подумать. Кроме того, что я фактически дарю тебе жизнь?.. не наглей, Бруно.
От того как посмотрел на него бывший студент, Курту стало совестно; ведь и без того уже унизил парня дальше некуда, напомнил он самому себе. Кроме простого человеческого сострадания к тому, кому и так несладко, надо бы припомнить, что хоть монашеских обетов и впрямь дадено не было, однако же следовало блюсти душевную чистоту. А именно – не ломать надломленную былину…
– Да брось, – чуть смягчился он. – Теперь ни граф, ни еще кто на тебя своих прав не предъявит. Тебе предложено покровительство Конгрегации; поверь, ничего ужасающего в этом нет.
Бруно не ответил; одарив его еще одним ожесточенным взглядом, молча развернулся и зашагал прочь.
* * *
К замку Курт брел медленно, глядя в траву под ногами и пытаясь понять, погрешил ли он против верности принципам Церкви, проявив сегодня такую несдержанность. С одной стороны, в споре с Бруно проснулся старый, почти забытый Курт, который отвечал на шутку оскорблением, а на оскорбление – ударом. Это, несомненно, было не слишком хорошо. С другой – статус Конгрегации требовал приструнить зарвавшегося насмешника; ведь с тех пор, как перестали брать под стражу за каждое опрометчивое слово, за умение заварить нужную травку от суставной боли, когда основанием перестало быть «sententia publica»
[32]
– многие восприняли пришедшее на смену жестокости милосердие как слабость. Странное дело, с безрадостной усмешкой подумал Курт, пиная попавшуюся под ногу сухую ветку, уйдя с улицы, он обнаружил, что в среде законопослушных подданных бытуют уличные законы и уличные понятия. Тот, кто подставил другую щеку, кто простил врага и благословил проклинающего, почитался не благочестивым, а слабым; и он был уверен, что, начни он говорить с крестьянами Таннендорфа на языке учтивости и незлобия, его заклевали бы не хуже, чем новичка в какой-нибудь уличной шайке.
Любой подданный может обратиться в суд, если его оскорбил сосед. А что будет, если суда за оскорбление затребует следователь Конгрегации после разговора с таким вот Бруно? Да засмеют – в лучшем случае…
А ведь в ближайшем времени, привыкнув, что от стука в дверь не надо вздрагивать, а от приезжего следователя – прятаться в подвал, люди расхрабрятся окончательно и таких, как Бруно, станет больше. Любая попытка защититься и не дать себя сожрать будет восприниматься как «возврат к старым порядкам»; и сколько будет крику… А что будет лет через пятьдесят? Через сто? Не станут ли захлопывать дверь перед носом со словами «а… я вашу Конгрегацию»?..
Уже подойдя к самым стенам замка, Курт подумал о том, не поступит ли сейчас так же барон фон Курценхальм. Оставалось надеяться на то, что, живя отшельником многие годы, тот не осознал еще до конца всех перемен, совершившихся в Инквизиции, и сохранил к ней прежнее, опасливо-почтительное отношение.
Сейчас, только завидев человека у ворот, дозорный исчез с башни без слов, а через несколько мгновений загрохотала открываемая решетка; входя во двор замка, Курт еще не успел подумать о том, насколько обнадеживающим либо же настораживающим является подобная поспешность, – навстречу ему вышел Мейфарт, и по его лицу было ясно видно, что в голове старого вояки вызрел какой-то план.
– Я рад, что вы явились, майстер Гессе, – поприветствовал Курта капитан, однако в голосе его особенного веселья не было заметно. – Сегодня я сам полагал найти вас.
– Вот как? – осторожно произнес он, не зная, как к этому отнестись и что думать, и воззрился на Мейфарта вопрошающе; тот отвел взгляд.
– Я так понимаю, вы здесь, чтобы говорить с господином бароном, вы ведь собирались… Но я прошу вас сначала уделить время мне. Поверьте, это важно.
– Хорошо, – согласился Курт все еще настороженно, стараясь понять, надо ли ожидать и впрямь удара в спину, и повел рукой, приглашая капитана идти впереди.
До самой комнаты тот шагал молча, выпрямившись, словно на эшафот, и сапоги впечатывались в плиты пола решительно. На что-то тот отважился, вывел Курт, однако не похоже было, чтобы – на убийство…
– Прошу вас, – торжественно произнес Мейфарт, когда дверь за их спинами затворилась, и указал на все тот же увесистый табурет; сам он остался стоять, глядя мимо Курта и вцепившись пальцами в ремень; только теперь он вдруг заметил, что капитан замковой стражи сегодня не вооружен.
– Я слушаю вас, – подбодрил он, упершись в столешницу локтями.
– Я… – Мейфарт помялся, кашлянул, поднял взгляд к нему и снова отвел глаза. – Я хочу сделать признание.
Этого Курт ожидал менее всего; надеялся, да, но не вот так, а после долгого, утомительного убеждения, со всеми возможными доводами и, быть может, даже запугиванием…
– В чем?
– В убийстве, – тихо ответил капитан и посмотрел ему в глаза – теперь решительно и твердо.
На мгновение Курт оторопел – не того он ждал; капитан самоочевидно лгал ему, и помимо собственных заключений этому свидетельством было выражение его лица, его взгляд, движение век – человек напротив говорил неправду, и это еще выражаясь мягко. Ergo, Мейфарт не подумал об устранении следователя – вместо этого он решил просто выгораживать барона, пусть даже ценой жизни…
– В убийстве… – повторил Курт, тягостно вздохнув, и опустил подбородок в ладони. – Двоих крестьян?
– А в каком же еще? Да.
– Ясно. И за что же вы с ними так?
Капитан отвел взгляд снова и опустился на свою лежанку, нервно потирая колени ладонями и глядя в пол у своих ног.
– Разве это важно?
– Еще бы, – совершенно серьезно кивнул Курт. – Конечно.
– Хорошо, раз так, – равнодушно откликнулся Мейфарт, не меняя положения и все так же не поднимая взгляда. – Эти двое давно меня раздражали. Они всех раздражали. Я всем оказал услугу, избавившись от них. Этого вам довольно?
– Допустим, ненадолго, – отмахнулся он. – Но вы что же – загрызли их? Может быть, они и не вызывали теплых чувств, но как же надо взбесить человека, чтобы…
