— Сэр, — отвечал Уорнер, — желаю вам всего хорошего. Мистер Джонс вас проводит.
— Не поминайте лихом, — сказал я и вылетел из казначейства, словно получил пинок.
— И куда вы оправились после?
— К парфюмеру, где накупил всякой всячины: перчаток, гребней. Угадайте, кого я встретил на обратном пути?
— Понятия не имею!
— Самого президента торговой палаты!
— Неужто Эдварда Перси?
— Его самого. Он встал как вкопанный и завопил: «Эй, Уильям, я слыхал, тебя отозвали? Мне доподлинно известно, сэр, что ты слезно умолял об этом начальство. И не отпирайся!»
«И не подумаю, — отвечал я. — Доброе утро, Эдвард! Какая дивная погодка, не находишь? Как раз по сезону. Береги легкие, свои чахоточные легкие. Могу рекомендовать бальзам из собачьей мяты, превосходное укрепляющее средство! Счастливо оставаться!»
И, изящно помахав ему рукой, я удалился.
Слуга внес свечи и поднос. Сэр Уильям предложил мне разделить с ним курицу в устричном соусе, однако я отказался, поскольку уже заказал ужин в номер. Мы расстались, на прощание обменявшись рукопожатиями по обычаю, практикуемому полковником, — с важным видом соприкоснувшись указательными пальцами.
Утро следующего дня выдалось чистым и ясным — настоящее погожее утро на пороге лета. Разбуженный лучами, пробившимися в щели между плотно закрытыми занавесками, я возликовал, а отдернув их, узрел в величественной мраморной арке перистых облаков, в прозрачности и свежести утреннего воздуха ласковое обещание грядущего зноя. Бурные грозы, ливни и холодные ветра, терзавшие нас весь прошлый месяц, отступили, омыв и очистив небеса.
Мне потребовалось полчаса, чтобы одеться, и еще столько же — чтобы хорошенько рассмотреть себя с головы до ног в превосходном зеркале. Не стану скрывать: любуясь своей стройной фигурой, облаченной в изящный утренний костюм, блестящей шевелюрой, лихо зачесанной набок, я сказал себе: «Такого красавца, как Чарлз Тауншенд, на свете поискать».
Спустившись, я снова преодолел грязный и тесный гостиничный коридор. Впрочем, сегодня утром он выглядел чище вчерашнего благодаря служанке с громадной бадьей, на коленях драившей пол с таким усердием, словно от этого зависела ее жизнь.
У входа стояла коляска. Слуги выносили багаж, пассажиры — почтенное многодетное семейство — ждали у двери. Крепкие и розовощекие юные ангрийцы уже погрузились в коляску, их мать обменивалась прощальными любезностями с высокой белокожей дамой, выплывшей из боковой комнаты. То была миссис Стэнклиф, хозяйка огромной гостиницы. Я приблизился к ней, когда коляска отъехала, и засвидетельствовал почтение, так как имел на нее некоторые виды. Миссис Стэнклиф приняла знаки внимания с достоинством графини Нортенгерленд, только еще учтивее. Миссис Стэнклиф меня не слышит, посему позволю себе заметить, что в отношении роста и комплекции они с ее сиятельством почти неотличимы — пышные величественные матроны, внушающие окружающим трепет. Впрочем, и в рассуждении характера обе дамы весьма схожи, о чем свидетельствует такой анекдот.
Когда несколько месяцев назад торговое товарищество Заморны давало обед в честь лорда-наместника провинции, графа Стюартвилла, и сэра Уилсона Торнтона, отмечая заслуги этих господ перед страной, все заботы об угощении были поручены попечению миссис Стэнклиф. Однако случилось так, что некто отвечавший за свежую дичь подвел достойную матрону. В день обеда накрытые столы в здании суда ломились от яств. Тарелки с гербом гостиницы, доставленные в железных сундуках, сияли царственным великолепием. На обед были приглашены гости из всех уголков провинции. Пробило шесть — подали суп и рыбу.
Лорд-наместник, безупречно воспитанный джентльмен, вошел под оглушительные возгласы своих поклонников, улыбнулся и кивком поблагодарил горожан. За ним в зал вступили генерал сэр Уилсон Торнтон и член парламента Эдвард Перси. Последним по порядку, но не по значению, шел гордый владетель Хартфорд-Холла, с лицом словно небеленое голландское полотно (следствие ранения). Его поддерживали сэр Джон Керкуолл и Уильям Мур, знаменитый адвокат. Его преосвященство доктор Керкуолл, примас Заморны, торжественно прочел молитву. Аминь, возгласил доктор Кук, викарий Эдвардстона, и пир закипел. После супа и рыбы пришел черед дичи. Однако вместо дичи в пиршественный зал величаво вплыла миссис Стэнклиф в лучшем наряде и тюрбане с пером, излучая алмазное сияние, словно какая-нибудь графиня. Зайдя за спинку кресла лорда Стюартвилла, она с достоинством и весьма отчетливо — так, что ее слова услышали все присутствующие, — промолвила:
— Милорд, вынуждена извиниться перед вашим сиятельством за проволочку с переменой блюд. Дичи не будет. Мои слуги не справились со своими обязанностями. Я не намерена оставить безнаказанным оскорбление, нанесенное вашему сиятельству и джентльменам Заморны, и собираюсь радикально изменить свой домашний уклад. До завтрашнего утра я рассчитаю всех слуг до последнего конюха и горничной.
Вежливый граф прикрыл рот рукой, пряча улыбку, и постарался утешить разгневанную даму. Генерал Торнтон, в свою очередь, заверил миссис Стэнклиф, что стол чрезвычайно изыскан и обилен, а посему отсутствие зайцев и куропаток никто не заметит.
Однако миссис Стэнклиф не желала прислушиваться к доводам рассудка. Все с тем же непреклонным выражением лица она учтиво поклонилась и величественно выплыла из зала. Верная данному слову, она и впрямь в тот же день уволила всю прислугу: никогда еще на улицы города не выбрасывали разом столько официантов, горничных, конюхов и лакеев. Это происшествие снискало почтенной хозяйке прозвище герцогини Заморнской, как с тех пор прямо в глаза величает ее лорд Стюартвилл. Впрочем, подобная вольность разрешена лишь любезному графу. Любому другому не поздоровится, если он позволит себе излишнюю фамильярность в присутствии миссис Стэнклиф.
Не успел я позавтракать, как лакей принес записку, которая гласила: «Дорогой Тауншенд, приглашаю вас на утреннюю прогулку. Ваш и прочая У. Перси».
Я черкнул в ответ: «Дорогой баронет, почту за честь. Ваш и прочая Ч. Тауншенд».
Мы встретились в передней и рука об руку направились на поиски приключений.
Столица бурлила. Казалось, половина населения высыпала на недавно проложенные широкие улицы. От вчерашнего ненастья не осталось и следа. Знойное безоблачное лето вступило в свои права. Везде мелькали белые платья дам, спешивших укрыться от жары в прохладе роскошных магазинов.
Перед нами возвышался новый собор: величественный фронтон и резные башенки сверкали, словно мрамор, на фоне безоблачного южного неба. Звон колоколов, нежный, как арфа Бокса, разносился в прозрачном утреннем воздухе, и юная столица ускоряла свой бег, вдохновленная этими божественными звуками. А ведь еще недавно процветающую и оживленную Заморну попирала железная пята Симпсона! Где ныне тирания и угнетение? Ничто не выдавало последствий недавнего вторжения, тяжкого бремени государственного долга, былой бедности и страданий. Всюду взгляду представали прекрасные женщины, величественные дворцы, фабрики и модные лавки.
