— Эй! — крикнул я. — Не трожь огонь, не то я проломлю тебе голову кочергой!
Кто-то рассмеялся. Я, окончательно пробудившись, открыл глаза и увидел, что пламя в камине горит ярче прежнего: в него только что подбросили еще угля. Смутная фигура, склонившаяся над камином, как раз ставила на место кочергу.
— Кто вы? — вопросил я.
— Смотрите, — был лаконичный ответ.
Я посмотрел и немало удивился, узрев субъекта, облаченного в наряд полицейского со всеми эмблемами и нашивками. Синий мундир с красными отворотами, белые перчатки и деревянная дубинка не оставляли сомнений, что передо мною и впрямь блюститель порядка.
— Кто вас послал и что вам нужно? — снова вопросил я.
— Всего лишь пригласить вас на небольшую прогулку.
— Меня? Куда?
— Не пугайтесь, мистер Тауншенд, дело совершенно пустяковое. Просто начальство хочет задать вам пару вопросов. А если вы прочистите глаза, то поймете, что я ваш друг. Не будь мы приятелями, я не стал бы входить так по-свойски.
Пристальнее вглядевшись в черты гостя, я сообразил, что и впрямь вижу их не в первый раз. Наконец я узнал старого знакомца, которого под имением Джеймса Ингема вывел в некоторых других книгах.
— Не может быть! Неужто это вы, Джемми?
— Я, сэр, и мне не хотелось причинять вам неудобств, поэтому я взял кеб. Он у дверей.
— Так в чем дело, Джемми? Что я натворил?
— Не знаю. Ваша честь всегда отличались буйным нравом. Так или иначе, вам придется последовать за мной. Вот ордер.
— Что хоть за преступление мне вменяют? Убийство? Или двоеженство? Поджог, грабеж или что?
— Не знаю. Ваша честь скоро все выяснит. Идемте.
И я пошел, поскольку сразу после этих слов в комнату вступили еще двое в таких же синих мундирах. Они вывели меня через кухню и черный ход, усадили в кеб, и я волей-неволей отправился неведомо куда.
Не проехали мы и трех кварталов, как один из полисменов крикнул в окошко, чтобы извозчик остановился — джентльмен, мол, выйдет здесь. Соответственно я оказался перед дверьми ярко освещенного дома. Они тут же распахнулись, и меня провели в коридор, где свет газовых рожков озарял серые шинели на крюках и шляпы на полках. Здесь ждал слуга в полосатом фраке.
— Проводите этого джентльмена наверх, — сказал мой друг мистер Ингем.
— Слушаюсь, сэр. За мной, пожалуйста.
Мы поднялись по лестнице на галерею, вдоль которой тянулся длинный ряд дверей. Слуга распахнул одну и впустил меня в небольшую, хорошо обставленную библиотеку. За круглым столом в центре комнаты сидели два джентльмена. Перед одним стоял ящик для письма; второй джентльмен, облокотившись на столешницу, подпирал голову руками. При моем появлении он встал.
— Здравствуйте, мистер Тауншенд. Прошу садиться. Не обессудьте, что мы вас потревожили. Сейчас мы все разъясним. Дженкинс, подайте мистеру Тауншенду стул.
Дженкинс, тот, перед которым были письменные принадлежности, быстро встал, поставил мне стул напротив своего начальника и вернулся на прежнее место. То, как он исполнил эти нехитрые действия, выдавало в нем писаря. Я заключил, что второй — магистрат. Это был пожилой человек с недобрыми глазами, бледным лицом и темными седеющими волосами. Каждая складка, каждая морщина четко — и даже чересчур четко — вырисовывалась в белом холодном свете висящей над столом лампы. Мне подумалось, что я не в первый раз вижу эти черты. Они явно мелькали передо мной на собраниях избирателей, на банкетах и политических встречах, однако имени я никак припомнить не мог.
— Мистер Тауншенд, — начал он. — Я знаю, что вы джентльмен, а значит, извините нас за процедуру, которая может показаться суровой, однако требования закона не позволяют ее избежать. Я, как видите, член ангрийского суда, и пригласил вас в это здание, чтобы вы пролили свет на некоторые вопросы, занимающие правительство, коего недостойным слугой я имею честь именоваться.
— Вот как, — произнес я, немало озадаченный этой преамбулой. — Я решительно не догадываюсь, чем могу быть вам полезен. Позвольте узнать, кто, помимо вас, санкционировал мой арест?
— Вы вскоре убедитесь, что я действую не без надлежащих санкций, — отвечал магистрат. — А пока мистер Дженкинс приведет вас к присяге, и я начну допрос.
Мне подали Библию. Я приступил к положенной церемонии и уже почти ее закончил, когда отворилась дверь и на сцену вышел третий участник действия. На ходу расстегивая сюртук, этот джентльмен хладнокровно направился к столу.
— Добрый вечер, мистер Мур, — сказал он, кланяясь магистрату. Тот встал и ответил на поклон с подобострастием, указывающим, что для него вошедший явно не мелкая сошка.
— Надеюсь, мистер Тауншенд, вы в добром здравии, — продолжал джентльмен, наклоняясь не сильнее, чем тополь в безветренный день, затем распахнул сюртук, заложил большие пальцы за проймы жилета, встал у камина и оглядел меня с видом всесильного набоба, которому я только что наваксил сапоги.
«Давай-давай, друг сердечный, — подумал я. — Со мной такие фокусы не пройдут. Я отплачу тебе твоей же монетой».
Итак, поцеловав Библию и выполнив прочие формальности, я уселся напротив мистера Мура, достал табакерку и, взяв щепоть, скосил глаза на двуногий каминный экран. Мне не было нужды задерживать взгляд на молодом лице с тонкими, непримечательными чертами, светлых, изящно завитых волосах, армейских усах и бакенбардах, жилистой, хоть и худощавой фигуре с прямой, как шомпол, осанкой. Проклятье! Разве я не знаю его, как собственное сердце? И тем не менее он стоит здесь, передо мной, словно ледяной столб! Впрочем, действующие лица в сборе; пора начинать пьесу.
— Насколько я понимаю, свидетель сейчас будет давать показания, — произнес молодой драгун.
— Да, — ответил мистер Мур. — Вы его будете допрашивать, сэр Уильям, или я?
— Я начну, с вашего позволения. — И, вытерев рот батистовым платком, сэр Уильям приступил к допросу.
— Ваша фамилия Тауншенд, если не ошибаюсь?
— Не ошибаетесь.
— Нет ли у вас других имен — или вы иногда прибегаете к псевдонимам?
— Я часто использую псевдоним.
— Под какими еще именами вы известны?
— Гардинер, Джонс, Кольер и Уэллсли.
— На каких основаниях вы претендуете на последнюю фамилию?
— Не знаю.
— Быть может, у вас есть родственники, которые ее носят?
— Возможно.
— Как давно вы живете в Витрополе?
Примерно двадцать один год.
— Сколько вам лет?
— Трижды семь.
— Помните, свидетель, что вы говорите под присягой. Повторю вопрос: сколько вам лет?
— Двадцать один.
